Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

Лоранс, не желающая прислушиваться к этим доводам и намеренная и дальше жить в мире своих грез, увидела в увещевании Овида его желание сохранить свои отношения с ней. Она ответила ему тихо:

– Значит, в четверг. Я приеду в четверг. Бадетта и Нутта сядут на поезд рано утром. Вы правы: нам следует быть осторожными.

– Ну хорошо, в четверг, – вздохнул Овид, решив, что в долгом и обстоятельном разговоре еще сумеет переубедить эту девушку.

Лоранс, успокоившись, полуприкрыла глаза и переключила свое внимание на музыку и на ощущения, которые вызывали у нее пальцы Овида, прикасающиеся к ее ладони и к ее талии. Ее кожа в местах этого прикосновения, как ей казалось, буквально горела (она даже была готова в этом поклясться), и от них расходилось приятное тепло.

Киона больше не танцевала. Усевшись в кресло из ивовых прутьев, она гладила запрыгнувшего ей на колени фокстерьера. Лапы у песика были грязными, и он испачкал ими ее платье из зеленого муслина, однако она не обратила на это ни малейшего внимания, поскольку намеревалась вскоре переодеться в свою любимую одежду – штаны и рубашку. К ней подошел, завершив танец, Тошан. Он слегка наклонился и прикоснулся к ее плечу.

– Как ты себя чувствуешь, сестренка? Тебя все еще донимают наши мысли?

– Это настоящая какофония идей, сожалений, надежд… – призналась Киона. – Однако Фокси – это очень хорошее средство от моей проблемы.

– Вот этот песик?

– Да. Я пытаюсь сконцентрироваться исключительно на его мыслях. В них тоже есть своя пикантность. Он думает о разрытой земле, об изгрызенных деревяшках, о противных грызунах, которым удается от него удрать… А еще он думает о том, что ему дадут остатки еды.

– Ты шутишь, Киона?

– Да нет, я говорю серьезно. Если бы я могла, я держала бы Фокси на руках целыми днями. Тошан, когда мы отправимся на берег Перибонки? Бабушка Одина, возможно, сумеет меня исцелить! Там ведь есть твои ездовые собаки. Я буду прогуливаться с ними большую часть дня, и тогда у меня уже не будет возможности читать ваши мысли.

– Я могу дать тебе один совет. Ты говорила о каре, но лично я сильно сомневаюсь, что тебя кто-то покарал. Мне кажется, что ты скорее покарала себя сама. Когда мы возвращались сюда, я слышал, как вы спорили – ты и Мин. Ты повторила несколько раз, что бросила нас, предала. То явление, от которого ты страдаешь, может быть вызвано твоими угрызениями совести. Ты читаешь наши мысли, как будто тебе хочется узнать, какие чувства мы испытали на самом деле за время твоего отсутствия и действительно ли мы были несчастны.

Киона уставилась на Тошана ошеломленным взглядом. Тошан, почувствовав сострадание к ней, погладил ее по щеке.

– Хотелось бы мне, чтобы твои слова были правдой! – сказала Киона.

– Разберись в себе самой, сестренка. Меня ведь, между прочим, тоже родила на свет Тала-волчица. Так что моя интуиция может оказаться правильной.

Тошан, улыбнувшись, выпрямился. К нему подошла Мари-Нутта.

– Папа, мне хотелось бы потанцевать буги-вуги или чарльстон, но никто на это не соглашается. А у бабушки вообще-то есть такая пластинка. Танцевать вальс – это ведь не очень интересно.

Отец тут же поддержал свою дочь, но это не помогло: все остальные и слышать не хотели о том, чтобы танцевать под подобную музыку. Лора и Жослин объявили, что они устали и уже идут ложиться спать. Их примеру последовала Мадлен. Онезим, слегка протрезвев после танцев, решил, что ему пора ехать домой. За ним увязалась Шарлотта.

– Надеюсь, черт побери, что мой драндулет сможет завестись и поехать прямо, и я доведу Лолотту до отчего дома. Всем пока!

– Пока, мой малыш! – ответила ему первой Мирей.

Шарлотта подошла к Кионе и, обняв ее, прошептала озабоченным тоном:

– Приезжай поскорее в Валь-Жальбер. Ты мне нужна.

– Хорошо, приеду.

Эстер и Бадетта разошлись по своим комнатам, а вслед за ними ушли Эрмин и Тошан. Овид Лафлер тоже решил поехать домой, в Сен-Фелисьен. Его терзали угрызения совести и сомнения. Он пожал руку Кионе и зашагал к своему автомобилю, чувствуя на себе взгляд ее янтарных глаз – взгляд, который был полон упрека и в котором не ощущалось ни капельки жалости.

Мирей осталась, как она сама выразилась, «наедине с молодостью».

– А ну-ка все по кроватям, детишки! – шутливым тоном сказала она, глядя на Киону, Мукки и сестер-близняшек, сидящих за столом под фонариками.

– Ты сама ложись-ка поскорей спать, – ответила ей Мари-Нутта. – Я помогу тебе подняться по лестнице, и затем мы тут всё уберем. Завтра утром тебе делать будет нечего.