Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Ей приснился сон. Обычно она спала без сновидений, а если ей что-нибудь и спилось, то это бывали преимущественно правдоподобные занимательные истории, слагавшиеся из событий повседневной жизни (она забыла сон, который видела в брачную ночь, хотя и он едва ли был создан исключительно ее воображением). Но этот сон был страной и совершенно нов, некое открытие. Свет — основным ощущением был свет — ясное, теплое, солнечное сияние, струившееся сквозь высокие, широкие окна, смягченное ими. Окна принадлежали большому зданию. Здание это не было ни жилым домом, ни магазином. А бывала ли я когда-нибудь, — она так и спросила себя во сие, — в здании, где не спят, не торгуют? Она не смогла вспомнить и продолжала бродить по нескончаемым этажам омытых светом комнат, мимо молчаливых, довольных людей, сидящих за столами, работающих, читающих или просто глядящих в окна. Никто с ней не заговаривал; но она не видела в этом ничего обидного, не чувствовала себя нежеланной или невидимой. Она испытывала бы абсолютный покой, если бы не напряженная работа ищущей, сохранившей ясность мысли. Ева отчетливо сознавала во сне, что ей необходимо сделать над собой усилие и уловить смысл происходящего, выяснить, для чего существует это здание, над чем трудятся эти молчаливые люди, как называется их работа. Казалось, еще немного, и она не выдержит напряжения и впадет в отчаяние — шаги ее ускорились, лицо стало натянутым, но тут за залитым солнцем дальним столом она заметила человека, который смотрел не на свою работу, не на солнце, а на нее. Приблизительно ее ровесник, почти мальчик, и ей даже в голову не пришло обратиться к нему со своими вопросами. А он не улыбался. Однако, когда она уже почти прошла мимо него, он поднялся и сказал: «Что ты знаешь?» Она остановилась и обернулась — тоже без улыбки, — силясь узнать его (теперь он показался ей знакомым, возможно, кем-то из родственников). Но установить, кто он, она так и не смогла, как не могла определить своего местонахождения, и спросила только: «Где я?» Он ответил: «В школе». «В какой?» — «В единственной». — «Как я сюда попала?» — «Ты не могла не прийти». Она постояла и подумала, потом кивнула и спросила: «А чему я должна здесь учиться?» Наконец он снизошел до улыбки. «Это ты потом узнаешь, когда будешь учиться» — и развел руками — мол, тут он бессилен: дело за ней. Она немедленно согласилась, и радость залила ее, как солнце комнату. И улыбкой, одной только улыбкой, помимо воли засветившейся на лице, попросила: «Раз так, скажи мне, как тебя зовут, и я приступлю». Лицо его посуровело, руки опустились, он дважды мотнул головой. «Это из области того, что ты утратила и должна теперь вновь постичь».

На этом она внезапно проснулась, лежа на спине, в темноте, укрытая лишь по пояс, озябшая в выстывшей комнате. Но приятное ощущение, радость, испытанная под конец сна, сохранились, несмотря на пробуждение, несмотря на последние слова юноши, на суровое выражение его лица. Сохранился и вопрос, возникший в начале сна, — кто этот человек? Откуда у нее ощущение, что она его знает издавна? Но и этот вопрос выскочил из головы, сквозь непрочную сеть сонной памяти. Она полежала еще немного, укрывшись стегаными одеялами, обдумывая то, что запомнила из своего сна. При ее одиночестве в настоящем и, скорее всего, в будущем, понадобится не один год, чтобы постичь то, что ей требовалось. Причем делать это нужно будет втайне; потому что, хотя она и сознавала — и притом совершенно отчетливо, — как велика ее потребность в понимании, в чуткости и в помощи, но сейчас, лежа в постели и отогреваясь, она сознавала также, что запомнившийся из сна вопрос обоснован: ведь она действительно не может сказать точно, что ей нужно. А кто может? Те, кто пытался предложить ей разные ответы: Форрест, мать, тоскующая Хэт, Роб (сам бессловесный ответ), спящий сейчас внизу, отделенный от нее несколькими оштукатуренными стенками, — все они (вслед за ней самой) обманули ее ожидания. Стало быть, имеется в виду не любовь или ненависть, не жар или холод. Ну, а ее отец, жалкий в своем одиночестве и неприкаянности, — что мог предложить он, кроме вариантов любви: страх потерять ее и готовность дать приют? Приютом она воспользуется. Здесь все так привычно — отчий дом, ее комната, эта темная, широкая кровать. То немногое, что она познала, познавалось в этих стенах, пусть сумрачных, пропитанных гнетущими воспоминаниями. Какое-то время они еще послужат.

Решение это отнюдь нельзя считать окончательным. Оно скользнуло сквозь ее мозг, как хорошо провощенная нитка. Однако вслед за ним явился вопрос — все тот же вопрос юноши из сна, только на этот раз произнесенный ее голосом, хотя и беззвучно: «А что я знаю?»