Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Роб подумал и улыбнулся: — Обед был вкусен, сон необходим.

Форрест сказал: — Я имел в виду нечто гораздо большее.

— Простите! — сказал Роб. — Я именно затем и приехал, чтобы увидеть все собственными глазами.

— Ты уже увидел, — сказал Форрест. — Главное во всяком случае — она побрила тебя и покормила. Остальное — это дом, хороший и спокойный, и работа, которую я делаю здесь и в училище.

— Извините меня, пожалуйста, — повторил Роб. — Я и впрямь наполовину Кендал (это ведь ваш выбор, я тут ни при чем), и я могу быть жестоким — вы не первый, кто мне это говорит, — но в данном случае я спрашиваю вас совершении искренне: скажите, ради бога, неужели вы думаете, что сможете помочь мне, показывая картинки из своей жизни, хотя сами не знаете обо мне ровно ничего, кроме того, что меня зовут Роб Мейфилд? Вы даже не знаете, что творится у меня на душе, не способны представить, как я провел хотя бы один день своей жизни.

Форрест кивнул: — Я свободен и готов выслушать тебя.

Роб подумал — на каком, собственно, основании он станет рассказывать, на каком основании он вообще очутился здесь? И придумал. Потому что больше рассказать некому: у кого еще хватит терпения выслушать все до конца, выдержки, чтобы не прийти в панику, не обернуть все это против него же, у кого достанет проницательности определить причину заболевания и мужества, чтобы вырвать ее с корнем? И потому он начал: — Я встаю в шесть часов утра с будильником, который орет, как трубы архангелов в день Страшного суда. Иду к умывальнику, промываю глаза и чищу зубы. Затем снова ложусь и молюсь богу. Для этого мне хочется быть хотя бы отчасти чистым. Молитва моя ограничивается тем, что я перечисляю имена тех, кого люблю или о ком беспокоюсь, и потом добавляю: «Да будет воля твоя». Иногда после этого я позволяю себе маленькое развлечение интимного порядка — вы на это сами напросились, так что получайте. (Но это, конечно, не каждое утро — бывает, что накануне вечером мне представляются иные возможности на этот счет — хотя и то сказать, по утрам я обычно не чувствую себя таким разбитым.) Затем я надеваю брюки и майку и иду вниз в кухню — я живу в захудалом маленьком пансионе у источника, беру у кухарки немного горячей воды, бреюсь на заднем крыльце, глядя на возвышающиеся передо мной горы. Я не такой уж любитель природы, и все же вид настоящей горы с водопадом и благородными лаврами помогает мне взять себя в руки, если я проснулся в очень уж скверном расположении духа. Потом я надеваю рубашку, которую приношу с собой, сажусь за стол тут же на крыльце (оно же веранда) и съедаю сытный завтрак, приготовленный той же кухаркой. За столом со мной сидят другие ребята из моей артели, присутствует также и владелец гостиницы (он зорко следит за размером порций, хотя никогда не говорит «довольно!»), а Грейнджер прислуживает нам. Но с утра я больше молчу — голова у меня еще совсем не варит. Да я и не обязан ни с кем разговаривать — за исключением разве Грейнджера; мы с ним приятели. К тому времени как мы кончаем завтрак, Грейнджер выносит судки с обедом (его готовят тут же — по десять центов с человека), и мы отправляемся на перекресток, где дожидаемся служебного грузовика. Вот вам и половина моего дня. Вторая половина — вечер. В промежутке я на протяжении одиннадцати часов расширяю старую дорогу через перевал — открывая путь деньгам с востока. Работа медленная — медленнее не придумаешь, к тому же опасная и грязная, но оплачивается довольно хорошо, и я быстро с ней освоился. Ну, а затем, как я уже сказал, наступает вечер…

— Подожди, — прервал его Форрест. — Тебе правится твоя работа?

Роб задумался было, но тут же расхохотался. — Кому не понравится взрывать скалы. Но, конечно, это быстро приедается. — Он помолчал. — Нет, не то чтобы она мне правилась. Я этим занимаюсь ради обуздания плоти, пока не подвернется что-нибудь потрудней; и, понимаете, я молод и довольно-таки силен, так что обычно почти и не устаю, — он снова рассмеялся: удалось обойти один трудный момент, он это увидел по выражению отцовского лица. — Возвращаясь в гостиницу, смываю грязь и иду вниз в столовую ужинать — к тому времени успевает стемнеть. Я и братья Робертс из моей же артели — вот и все постоянные жильцы, да еще приблизительно раз в неделю заезжает какой-нибудь настырный коммивояжер — так что нас ждут с ужином, даже если уже поздно, и садимся мы за стол все вместе: мистер и миссис Хатчинс, их дочка Рейчел, братья Робертсы и я, а Грейнджер подает нам вкусные блюда, которые готовит Делла (это та девица, о которой я вам говорил, — пока не появился Грейнджер, она была единственной черной на всю округу). Ужин обычно проходит приятно. Мистер Хатчинс возлагает огромные надежды на денежный поток, который, по его мнению, хлынет сюда, как только мы достроим нашу дорогу. Ему шестьдесят с хвостиком, и он еще помнит времена, когда его мать каждый вечер с мая по август включительно сажала за стол двадцать человек, поэтому он пристроил Грейнджера работать по части починок — где потолок побелить, где доску заменить, в общем, всякое такое. Главная его забота сейчас — это сохранить источник: переменить дранку на крыше старой беседки, решетки по бокам починить. Ко мне, на мой взгляд, относится не плохо. Не боится оставлять со мной Рейчел, которая только недавно вернулась из санатория. Впрочем, он может свободно мне доверять. После ужина я по большей части сижу с Рейчел на неосвещенной веранде. В темноте ей легче говорить — и она говорит, а я слушаю. Похоже, что всю свою жизнь — то есть двадцать лет — она страдала нервами, но после прошлого рождества отец решил, что у нее туберкулез или, во всяком случае, предрасположение к нему, и отправил ее в небольшой легочный санаторий в Линчбурге, а мать увязалась за ней. Теперь она окрепла и много говорит о своем будущем, которое — боюсь — в ее представлении должно у нас с ней быть общим. Мне кажется, она рассчитывает на меня. Я стараюсь быть на высоте, насколько возможно, что вовсе нелегко, если считать, что два или три раза в неделю, после того как Рейчел уйдет в свою комнату (ровно в десять часов — распоряжение отца), я иду пройтись и навестить цветных: Грейнджера, если он еще не спит, — только обычно он ложится, как только вымоет посуду, — но чаще Деллу. Она моложе Грейнджера и моложе меня и спит плохо, так что я заглядываю к ней ненадолго, и она меня впускает.