Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Оказалось, что Грейнджер ушел с мистером Хатчинсом договариваться с плотником, чтобы тот перестроил по дешевке беседку над источником; Делла, однако, была у себя. Сидя босиком в темной комнате на краешке кровати, она тихонько напевала псалмы. Он вошел и остановился, молча дожидаясь, пока она кончит. Наконец она сказала: — С чего нынче так рано? — Он ответил: — С того, что у меня беда стряслась. — А я чем немочь могу? — сказано это было с сочувствием — предложение помощи, а не пинок, и, чтобы дать ей какое-нибудь поручение и выиграть несколько минут покоя для себя, он попросил ее сходить на кухню и принести его ужин — ему нужно съездить в одно место. Она спросила, куда он едет и когда вернется. Он ответил: — Дай сообразить. А пока сходи, пожалуйста, добудь мне поесть. (Мысль о поездке возникла лишь сию минуту.) От него сильно пахло вином, и она догадывалась, что еда — последнее, что ему сейчас нужно, но все же пошла, пошарила при свече и кое-что принесла. Он ждал, сидя на ее стуле. — Вот возьмите, — сказала она. — Только куда вам такому неумытому ехать! — Роб ответил: — По дороге речки есть, могу искупаться… да, какого черта! — утопиться могу. — Вот тут я вам погладила, возьмите, — сказала Делла (она стирала его рабочую одежду). Он подождал, чтобы она достала ему чистую рубашку и брюки, а затем повернулся и вышел, не сказав больше ни слова, только положил серебряный доллар на комод. Провизию и одежду он кинул на сиденье машины, заглянул в ящик для инструментов, чтоб проверить, на месте ли припрятанная там ранее бутылка виски, ощупью прошел к радиатору и стал заводить мотор. Тут он увидел в окне Рейчел свет и, не задумываясь ни на минуту, поднялся к ней — не услышанный никем — и ни с того ни с сего пообещал ей в туманных выражениях то, чего у него за минуту до этого и в мыслях не было. И сразу же уехал. Всю ночь он гнал по отвратительным дорогам, спускался с гор, переправлялся через ручьи, вздувшиеся и превратившиеся в потоки, дважды останавливался из-за проколотой шипы и раз — обдумывая самоубийство.

Он довел себя и до этого, позволил себе дойти. В восемь часов утра, находясь в пятидесяти милях западнее Ричмонда, на последней горе, возвышающейся над рекой Джеймс, он обдумывал этот вопрос совершенно серьезно. Заметил еще издали стофутовую скалу, у подножия которой громоздились острые влажные камни, о которые билась река, доехал до нее и остановился, размышляя: «Нужно бы дать отдохнуть глазам, а может, и вообще покончить со всем этим одним махом — прекратить дурацкую эстафету, в которой я участвую вот уже двадцать один год, и, кстати, не по своей воле — бегу изо всей мочи с палочкой, врученной мертвыми или совершенно ненужными мне людьми, а передать-то ее некому». Он уселся на плоском камне величиной с диванную подушку и минут десять не отрывал глаз от взбаламученной воды, ни о чем не думая, лишь прислушиваясь с мучительным спокойствием к тому, что имеют сообщить ему его тело или мозг, но не услышал ничего нового, ничего обнадеживающего. Голова была ясна и тело очищено. После отъезда из Гошена он не выпил ни глотка и ничего не ел. Виски было по-прежнему под рукой. Тогда весной он сказал матери правду — при желании он мог бросить пить в любой момент — алкоголь еще не стал для него потребностью, просто доступным утешением. И вот сейчас, когда он сидел у реки, освещенный косыми лучами, сам собой встал вопрос: «А что, собственно, бросить?»

И тут он услышал далеко внизу звонкие голоса и долго смотрел, прежде чем обнаружил на противоположном берегу двух мальчишек лет десяти-двенадцати с одним охотничьим ружьем на двоих. Они скоро притихли и, не отрывая глаз, всматривались в воду, словно она таила нечто очень важное, без чего немыслима их дальнейшая жизнь. Роб и сам стал напряженно вглядываться и с испугом понял, что обнаружил это нечто раньше их — а была это огромная каймановая черепаха, размером с цинковое корыто, спокойно колыхавшаяся посреди тихой заводи, похожая на огромную плавучую дыню, серое первобытное существо, всерьез вознамерившееся пережить эфемерного человека, если ее только оставят в покое. (Все это Роб скорее почувствовал, чем осознал — как люди любого возраста, а тем более молодые, вроде него, и к этому не приученные, Роб задумывался редко.) Но тут мальчик поменьше тоже увидел черепаху и закричал: «Вон она, вон!» — а старший выстрелил, перезарядил ружье, снова выстрелил, и так четыре раза подряд. Стрелял он, по-видимому, метко — черепаха ушла под воду (мертвая, раненая или спасаясь бегством); мальчики уселись рядышком и стали ждать от реки известий — убита ли черепаха или снова ушла от них.