Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]

Маша кинулась к баронессе, прижалась. Та ласково потрепала ее по волосам.

К Арташову с понурым видом подошел Горевой.

— Получается, я всех подвел, — повинился он. — Проболтался насчет того, что госпиталям помогали. Но после встречи с генералом показалось… Правду говорят: дурак — до конца жизни дурак!.. Об одном прошу как солдат солдата: женщин не трогайте, — он приосанился. — Все документы подписывал я. Один и отвечу. Хотя и сейчас полагаю, что помогать раненым — это…

— Не знаю, в чем вы себя оговорили! — Арташов густым басом заглушил взволнованный старческий фальцет. — Но, кем бы ни оказался этот тип, — он ткнул в закрывшуюся дверь, — теперь я обязан проверить полученную информацию.

— Женя! — умоляюще вскрикнула Маша.

— Обязан! — внушительно повторил Арташов. — Поэтому, как только освобожусь, сам проведу досмотр ваших вещей и документов… Пока ступайте по комнатам.

Все трое продолжали озадаченно переглядываться. Арташов оглядел их гипнотизирующим взглядом и, чеканя слова, произнес:

— Если при досмотре в самом деле обнаружатся документы, подтверждающие факты сотрудничества с фашистами, вы будете преданы суду как пособники. Теперь поняли?

К его досаде, они всё никак не могли взять в толк, что именно надлежит им понять. А сказать больше он не мог. Выручила Маша:

— Да поняли они, поняли. Господи! Спасибо, Женечка… Пойдемте наверх, — захлопотала она, подхватывая одновременно баронессу и Невельскую. — Я вам там всё объясню. Всё объясню!

Едва Арташов вернулся в свою комнату, следом заскочил Сашка.

— Особист-то совсем поганый, — с порога намекнул он.

Арташов сделал вид, что намека не понял. Но Сашка не отставал.

— Товарищ капитан! — прошелестел он над Арташовским ухом. — Давайте мы с Петром его вроде как в штаб конвоируем, да и при попытке к бегству.

Выдержал хмурый взгляд командира:

— А чо? Делов-то. Ему всё одно вышак корячится. Но ведь гнида натуральная! Коснись разборок, всех замажет. Машу вашу первую. Да и нас, грешных, следом. О буржуях и вовсе речи нет. А? Да без балды — сделаем чисто.

Арташов заколебался. Размышляя, опустился в кресло. Дверь распахнулась. В комнату вбежала Маша.

— Женечка! — выдохнула она. Нетерпеливо глянула на Сашку.

— Надумаете, я неподалеку, — Сашка неохотно вышел.

— Женечка мой! — Маша бросилась Арташову на колени, охватила горячо. — Я сейчас, пока всё это… И когда он целился… Как же всё хрупко. Это чудо, что вот так! И мы не должны транжирить секунды, будто впереди вечность!.. На самом-то деле — соломинки беспомощные! Любый мой! Единственный. Ведь через такую войну…

Торопясь, она беспорядочно целовала его, принялась расстегивать гимнастерку.

— Так разлюбила же, — ошарашенный Арташов с усилием отстранился.

— Я?! Дурашка! Ой, дурашка! Что ж ты баб-то слушаешь? Да я всякую ночь, когда не валилась от усталости, тебя представляла. Мечтала, как найдешь, спасешь. Как зацелую. И чем меньше верила, тем больше мечтала. Может, тем и выжила. А теперь уж всё равно вместе, — что будет, то будет.

Запутавшись в тугих пуговицах, яростно дернула ворот.

— И какой же женоненавистник это придумал!

Арташов подхватил ее на руки.

— Солдат! Попить дай! — донесся до Мухаметшина через дверь голос задержанного. — В глотке пересохло! У тебя команды уморить подполковника жаждой не было…

— Зачем уморить? — переспросил осторожный Мухаметшин. — У тебя самой графин!

— Да пустой! Кровь я, по-твоему, чем смывал? — огрызнулся арестант. — Гляди, а то когда буду всех допрашивать, с тебя за это отдельно спросится.

Мухаметшин, поколебавшись, закинул за спину автомат, налил из крана стакан воды, просунул через приоткрытую дверь:

— Бери свой вода!

В то же мгновение Гулько, ухватив часового за руку, с силой втянул его в комнату и обрушил на голову графин из-под воды.

— Сказано же тебе, чурке, — пустой! — подхватывая обмякшее тело, процедил он. Сноровисто связал Мухаметшина, всунул кляп, выдернул брючный ремень, выглянул в пустой коридор. Стараясь не шуметь, как был, в нижней, в кровавых подтеках рубахе, на цыпочках, вдоль стены, двинулся к распахнутому окну. Заметил стоящий на тумбочке рогатый, с золоченым тиснением телефон, выдрал с «мясом» и прихватил с собой.

Перемахнув через ограду, разнес аппарат о ближайшую сосну и помчался к оставленному на развилке «виллису». Радость от спасения схлынула, едва появившись. Нечему особенно радоваться. Ведь, казалось, взял за правило, — победителем выходит тот, кто идет до конца. А выяснилось, — толком не усвоил. Хотел же тогда, во Льгове, сразу пристрелить эту глазастую деваху. Так нет, побоялся расследования. Решил убрать перед самой эвакуацией. И дождался, что след простыл. Вот и расхлебывай. То, что он первым прибудет в корпус и изложит случившееся к собственной выгоде, в чем-то, конечно, поможет. Но принципиально ничего не изменит. Расстрелы, участие в карательных акциях, — всё это при желании вполне проверяется. И тут уж, как ни подавай, — влип! Да и свидетелей полно. Эх, если б можно было всех разом! Гулько аж заскулил он несбыточности этого желания.