Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]

Ужинали втроем в коттедже.

Аська вполне освоилась на новом месте и вовсю насмешничала над кротким хозяином. Заманский поразился, как многого достигла юная обольстительница за столь короткое время.

Лёвушка, при встрече в аэропорту безысходно мрачный, оттаял, млел под градом подначек и охотно улыбался остротам, на вкус Заманского, не слишком удачным. Увлеченный гостьей, Лёвушка не сразу расслышал, о чем спрашивает Заманский. А спрашивал тот, не собирал ли отец перед смертью коллекцию под заказ.

Лёвушка с усилием припомнил, что в последний месяц отец и впрямь несколько раз обмолвился о каком-то крупном заказе. Но подробностей в голове не отложилось.

Заманский положил перед ним опись антиквариата, рядом ручку.

— Отметь предметы, что добавились за последнее время, — потребовал он.

Лёвушка неуверенно поставил пару галочек. Но из кухоньки донесся голос напевающей Аськи, притягивавший его, как пение сирен — Одиссея. С виноватой гримасой он отодвинул список.

— Да не очень помню я, дядя Вить! Были и были.

— Ну, а заказчиков хотя бы можешь вспомнить? — настаивал Заманский. — С кем-то отец тебя знакомил.

— Хотел, да. Но как-то всё не доходило.

Он исподволь скосился в сторону кухни. О чем можно говорить с юнцом, в глазах которого плещется Эрос?

Заманский отпустил страдальца. Прошел в кабинет Зиновия, повертел полученную от Порехина визитку Циридиса, набрал телефон для своих. Долго играла мелодия «Сиртаки», — видно, номера, с которых могут звонить, были наперечет. И теперь владелец, глядя на дисплей, соображал, от кого может исходить непонятный звонок.

Наконец установилось соединение. И — выжидательное молчание. Следовало поторопиться.

— Прошу прощения за поздний звонок, господин Циридис. Моя фамилия — Заманский — вряд ли вам что-то скажет…

— Нэ скажет! — подтвердил настороженный мужской голос с теплым гортанным акцентом.

— Я — друг Зиновия Плескача. Мобильный этот, написанный от руки, как раз считал с его визитки.

— Да! Огромная жалость, — скорбно произнес Циридис. — Плескач в нашем деле — фигура серьезная. А уж среди самоварщиков — из первых. Венок от Ассоциации направили.

— Бог с ней, с Ассоциацией. Мне важно, что вы лично были дружны с Зиновием, — Заманский постарался сбить опасливого собеседника с официально-отстраненного тона. Упреждая вопрос, пояснил. — Узнал об этом от его бывшего компаньона. От него же, — что вы помогали Зиновию с клиентурой.

— Порехину-то почем знать? — раздраженно отреагировал Циридис. — Этому пустобреху крепко повезло, что Плескачу на хвост сел. Тот его на приличные деньги вытащил. И вообще — не понимаю цель разговора.

— Я, видите ли, в прошлой жизни следователь. Пытаюсь для себя уяснить…

— Самоубийство вызывает сомнения? — Циридис насторожился.

— Не само по себе. Его причина. Уверен, что подтолкнуть Зиновия к тому, чтоб отравиться, могло что-то чрезвычайное. Возможно, связанное с работой. Но сам я от вашего антикварного мира далек и без опытного лоцмана запутаюсь. Готов подъехать, куда скажете.

На той стороне установилось выжидательное молчание.

— Не представляю, чем смогу помочь. — Порехин оказался прав: опасливый грек попытался увильнуть от разговора. — К тому же у меня очень плотный график.

— У вас график, у меня, — с негодованием перебил Заманский. — Потому что живые. А вот Зиновию спешить больше некуда. Отстрадался.

— Отстрадался, — согласился Циридис с новой, заинтересованной интонацией. — Так о чем хотите говорить?

— О дружбе, — брякнул Заманский. — О той, что после смерти сохраняется.

Циридис хмыкнул.

— Завтра улетаю в Лондон на Сотсби. Но с девяти до одиннадцати буду в офисе. Если успеваете, предупрежу секретаршу.

— До встречи, — не дал ему передумать Заманский.

В девять утра, бросив машину у метро на окраине Москвы, Заманский добрался до Пушкинской.

— Вы — из Тулы? — уточнила пожилая секретарша и, игнорируя прочих дожидающихся приема, приоткрыла перед ним дверь.

Навстречу Заманскому поднялся облысевший пятидесятилетний грек с лохматыми нависающими кустами бровей. По застывшей маске доброжелательности на мясистом горбоносом лице было заметно: хозяин кабинета уже сожалеет о том, что согласился на встречу. Потому Заманский с места в карьер приступил к главному.

— Оказывается, фосфорные спички Плескачу уступил как раз Порехин, — объявил он. — Тот ему сказал, будто собирает коллекцию под заказ. Правда, сам Порехин уверен, что насчет коллекции Зиновий придумал для отвода глаз. Но и в разговоре с сыном Зиновий упоминал о каком-то крупном заказе.