Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев

Дров натаскал с испугу много — должно было хватить с избытком. Ночь разом набрала глубину, созвездия начали медленный обход небосклона, Луна унеслась ввысь, ярко залила окрестности печальным, но и спасительным светом. Втайне он молил провидение, чтобы не набежали тучи. Слышно стало далеко: где-то лопнет ветка, где-то как будто вздохнет нечто или некто.

Огонь проел во мху ямку, костер горел недымно, и пока он сидел к нему близко, резиновые сапоги невыносимо накалялись, но стоило чуть прилечь, как холод гнал к спасительному теплу. Пространство сжалось до освещаемой точки. Чигринцев постепенно успокаивался — живое пламя обогревало и напуганную душу. Но все же нет-нет да и бросал взгляды по сторонам — сколько раз ночевавший в лесу, не ожидал, что испытает подобный страх. Не верил в бредни, но так неожиданно выплыла собака и призрак «шалого князя» за ней, что поневоле лезла в голову чушь — ждал, когда же полетит в огненном колесе профессорская ведьма. Вспоминалась щебетовская колдунья — упрек, какое-то особое знание в ее взоре нагоняли тоску. Время от времени суеверно ощупывал оберег и тут же ругал себя, уговаривал. Какой, к бесу, призрак — охотник, забрел охотник, в глухом лесу должен был стоять лось, кабаны, а что одностволка, так многие старики за качество боя предпочитают их современным ружьям.

Не шел только из головы пес и напророченное белое пятно у горла…

Хотелось схватить из костра головню и, чертя в черноте рассыпающиеся огневые круги, бежать, гнать прочь наваждение.

И тут где-то близко, казалось, оттуда, откуда сбежал, завыл волк. Громко, на одной рыдающей ноте. Сперва опробовал голос, затем все сильнее, по нарастающей: «О-о-оу-у-воу-у-оу!..» Плач подавил тишину, шел снизу, из глубины, и рвался ввысь к безликой бляшке луны. Он накрывал пространство, не оставляя пути к спасенью. Кровь застыла в жилах, руки впились в заряженное картечью ружье. Волка никогда прежде не слышал, но узнал его тут же. Сжался, ожидал нападения, искал атакующих глаз, а их не было. Вой оборвался. Тут же потянул другой голос, более сильный, и третий вступил — самый тонкий, ползущий, кажется, по самой земле.

Песнь обрела хоровую мощь. Стая плакала и плакала, то замирая, то, почерпнув новых сил, расходилась во всю ширь глоток — их вела древняя сила, ушедшая вслед за мифической мерей под землю.

Вдруг он почувствовал: страх оставил, исчез совершенно — красота и мощь покорили, он смирился с волчьим страданием, как будто понял, о чем они поют — о чем-то жестком и красивом.

Вой оборвался посередь ноты, как в пропасть канул. Костер почти прогорел. Воля ощутил зверский холод — тело выстудил голос полночного леса. Навалил гору дров и, когда пламя поднялось высоко, а искры заплясали в небе, повалился ничком на лежанку. Веки налились свинцом, где-то глубоко сидело осознанье нелепой, но великой победы, и казалось, тихие, но крепкие крыла колеблют теплый воздух, охраняют надежно и верно. Он спокойно заснул, обнимая явно не нужное теперь ружье.

И приснился Чигринцеву сон. Будто бы он покупает в фешенебельном турагентстве билет в рекламируемое по всей Москве путешествие. Над лакированной современной дверью развевается флажок, похожий на знак бензиновой фирмы «Нефто-Аджипп» — шестиногая собака-зверь с подъятой дыбом холкой, оскаленным, клыкастым ртом, далеко высунутым, кровавым языком. Собака черна как уголь, на шее — белое пятно, четыре задние ноги почему-то бегут коленками вперед.

Специальный возница сажает его в причудливый экипаж — помятый и побитый джип «Чероки», у которого автогеном снесена крыша. На капоте — приваренное железное седло — место разодетого в национальный костюм с лихим поясом поверх шитого кафтана бородатого молчаливого кучера. На нем казацкая фуражка, брюки с лампасами, до зеркального блеска надраенные сапоги и неизвестная жестяная медаль на груди. На спине, в обметанном оранжевой ниткой овале, — знак неведомого зверя. К повозке пристегнут здоровенный черный конь, под дугой которого противно колотится, но не звенит колокольчик в виде маленького жестяного самоварчика.

Свистит кнут, лошадь рвет с места, пейзаж по бокам тотчас сливается в одну линию. Так скачут недолго, лошадь переходит на рысь, вскоре и вовсе встает, тычется носом в черно-белый шлагбаум посреди накатанной лесной дороги. Из сторожек выходят молодые нахальные мафики в коже и спортивных брюках. На груди — фирменные бляхи со зверем, за спиной — маленькие модернизированные автоматы Калашникова. Нехотя проверяют билет. Убедившись, что все в порядке, компостируют картонку ручным дыроколом, меняют хамскую улыбочку на угодливую: «Пожалуйста, вам дальше, но уже пешком».