Маре Кандре - Женщина и доктор Дрейф

— И как долго в точности продолжается это состояние отринутости,

странствия в пустоте,

плач,

падение слез в огромное никуда под вами?

Женщина вздохнула и теперь выглядела немного замерзшей, лежала, вытянувшись, на диване,

неподвижная, жалкая.

— Оно все еще продолжается.

Это признание было также с точностью записано Дрейфом:

«Оно все еще продолжается».

Он сидел, откинувшись на спинку стула, и перечитывал записанное, но тут женщина вдруг подняла глаза.

Она, очевидно, оправилась

и совсем другим, значительно более нервозным голосом воскликнула:

— А в конце концов получается, будто я на самом деле нахожусь в монастыре!

Ах, в монастыре, вот оно что!

Наконец-то, по мнению Дрейфа, началось что-то интересное!

Ибо его всегда необыкновенно притягивал монастырский дух…

В летний отпуск

(во время которого он всегда отправлялся в пасмурные, суровые окрестности Аспраха, куда почти не попадало солнце)

он бродил узкими каменистыми дорогами, которые через почти необитаемые гористые края приводили его к форпостам женственности.

Да, он всегда отправлялся к одному из расположенных в горах монастырей.

Обычно он прятался в кустах и в возбуждении подглядывал за монахинями, когда те плотным строем

(ведомые строгой аббатиссой, от одного только вида которой Дрейфа до основания сотрясал подавленный половой экстаз)

шествовали туда и обратно между монастырским зданием и небольшой капеллой, или же попарно бродили по садам с ароматическими травами.

Что-то удивительно возбуждающее было в этих одетых в черное женщинах, чьи просто скроенные платья совершенно скрывали округлые формы бедер и груди…

Дрейф приложил руки ко лбу,

внезапно охваченный одним из тех желаний, которые пробудили в нем эти неожиданно наплывшие воспоминания.

Женщина лежала совершенно неподвижно, широко открыв глаза, казавшиеся еще более пустыми и огромными.

Даже лицо ее приняло более изможденное, но в то же время более просветленное выражение…

— Так вы говорите, монастырь,

и вы в нем — монахиня?

От одного этого слова у него снова защипало в кончике носа, хотя он и попытался произнести его как можно небрежнее…

— Да.

Голос женщины теперь сделался очень слабым и тонким, но зато кристально чистым и каким-то необъяснимым образом, до сих пор непонятным Дрейфу, казалось, отзывался эхом, как будто они находились в огромном каменном карьере,

в глубокой подземной шахте,

в гроте,

в сырой тюремной норе…

— Вы одеты в черное, не правда ли?

Он сделал над собой невероятное усилие, чтобы захлестывающий его экстаз не просочился в словах, в голосе, и не отвлек бы ее, не напугал.

— Да, в черное.

Она замолчала.

Дрейфа опять охватило раздражение:

Боже мой, анализировать эту женщину — все равно что тащить на крутой склон упирающуюся старую, почти созревшую для бойни ослицу!

— И что вы видите, милая барышня,

в себе самой, расскажите

в мельчайших деталях…

Голос его был деланно спокойным и не производил тех странных отзвуков, которые сопровождали теперь каждый слог, произнесенный женщиной.

— Глубоко внутри себя, доктор, я вижу длинный каменный коридор,

вижу огромные окна и падающий сквозь них свет,

вижу келью, в которой я живу,

в ней только нары

и ничего более,

а стены там из неотесанного, сырого камня,

и маленькая деревянная дверь,

я вижу также дни непрерывных молитв…

Дрейф записывал, сглатывал и снова принимался писать, хватался за грудь, в которой начинала бродить какая-то странная колющая боль, перешедшая теперь в левую руку

(начало сердечного приступа,

грудная жаба,

запор,

газы?).

— Повторите, милая барышня, про черное,

чтобы я был до конца уверен:

вы, значит, одеты в черное?

Ему нужно было услышать, как она описывает это своими словами:

все это одеяние, всю черноту,

тяжесть одежды, шершавой, спадающей вдоль хрупкого женского тела,

и Дрейф, закрыв глаза, полностью отдался своему возбуждению:

— Да, как я уже говорила,

я одета в черное,

в черное монашеское одеяние, доходящее до пят,

я ношу покрывало,

знаете, доктор, такое белое, обрамляющее лицо,

очень практичная одежда, как мне кажется, потому что она так эффективно скрывает ненавистное, вонючее тело.

Дрейф долго сидел молча,