Михаил Найман - Плохо быть мной

Я помню, как, вернувшись в Москву в двухтысячных, он стал помогать каким-то прекрасным людям, которые кормили бездомных у Трех вокзалов, и каждый раз возвращался с невероятными трогательно-смешными историями из жизни кормящихся — они у него сплошь представали какими-то гибридами шекспировского короля Лира и марктвеновского короля просто. Я неизменно вопила: «Ну почему, почему ты это не записываешь?». А он неизменно отвечал: «Нет, у меня не получается писать про Россию. Я здесь недостаточно посторонний».

Книжку Камю он очень любил и часто перечитывал (он вообще относился к книгам не так, как большинство из нас: никогда не читал, чтобы «поставить галочку»; если не нравилось — огорчался и бросал, а если нравилось — часто к этому возвращался, перечитывал и все время хотел обсуждать). Но посторонность его, конечно, была не как у персонажа Камю, а как у Холдена Колфилда, героя его самой-самой любимой книги, к которой он относился так ревностно, что — обычно совсем незлобивый — услышав ставшие в какое-то время модными речи о ее «переоцененности и поверхностности», пришел в прямо-таки испугавшую меня ярость.

В тексте, получившем название «Плохо быть мной», эта «холденколфилдовщина», разумеется, чувствуется. Но не как литературный источник, а совсем наоборот. Эта хроника нью-йоркских блужданий конца девяностых дает как будто прямое подтверждение, что Сэлинджер изобразил своего героя по-человечески точно. Что это неприятие искусственности («псевдежа», как говорил Миша) и поиск подлинного — не художественное изобретение, а свойство души, еще не успевшей обрасти броней (или шелухой?) или так никогда ею и не обросшей.

Но Миша Найман — и литературный, и настоящий — куда счастливее Холдена Колфилда. Тот видит, чувствует «липу» (так он называет это в переводе Райт-Ковалевой) практически везде, в любом человеке — ну, если этот человек не ребенок. Миша готов увидеть подлинность во всем, где можно постараться ее увидеть, — в жестких речитативах чернокожих американцев, в простоте (велели — выполнил) физического труда, в словах молитв, даже повторяемых скороговоркой. Он готов, он хочет, он даже стремится увидеть подлинное в каждом из нас. И это желание сконцентрировано на страницах этой книги. Любой, кто станет читать, его почувствует. Хотя, я думаю, он почувствует много чего еще.

Я опоздал на рейс Лондон, Хитроу — Нью-Йорк. Это была настоящая неприятность. Потому что я был очень серьезно настроен. Все мосты были сожжены. Три года я вел аморальный образ жизни, я употребил кучу наркотиков и за это поплатился. Меня выгнали из колледжа, а значит, и из страны. И вот я еду в Америку платить за свои грехи. Я буду трудиться, я буду работать, я буду зарабатывать на хлеб, и я буду честно нести тяжкое бремя жизни, как и любой другой житель этой планеты. Никаких развлечений, я не выкурю ни одного грамма гашиша и, может, даже брошу курить сигареты. Это будет тяжело, но это будет новым шагом в моей жизни. Когда я для себя это решил, последние два дня в Англии я проходил с горящими глазами.

И тут такая неувязка. Тем более уехать из Брайтона получилось красиво. Трогательное прощание с местным распадением. Вышло даже выбить у него слезу. Холден, он же Босс — парень с внешностью громилы, но совершенно изъеденный и разрушенный наркотиками. Он ходил по Брайтону с выпученными глазами, и у него была репутация путешественника. Все его странствия сводились к одной лишь поездке в Амстердам, но он умел ее преподнести так, что все безоговорочно считали его Америго Веспуччи. Может, поэтому мой отъезд и произвел на него такое сильное впечатление.

Стало быть, кличка Босс. За месяц до этого мы встретились в кафе «Саб». Народу было много, пришлось садиться за один столик с какой-то парочкой. Босс сразу встрял в разговор и стал говорить девице, что она слишком хороша для ее молодого человека.

— Он неискренен с тобой! — орал он. — Посмотри на него, он весь пропитан ложью, ни слова правды, только и делает, что ерничает!

Молодой человек девушки опасался внушительного вида Босса и держался с ним корректно.

— Почему вы решили, что я ерничаю? — вежливо поинтересовался он.

— А вот почему, — ответил Босс, встал под металлической вывеской, на которой красовалась надпись «Кафе „Саб“», подпрыгнул и сильно рассек себе лоб.