Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку

Старушки выглядели такими невинно-счастливыми, что моё первоначальное неодобрение казалось жестоким и низменным. А что в этом, собственно, такого? Все дети без конца смеются над попами и пуками. Произведения Чосера, Рабле, Филдинга и многих других полны туалетного юмора.

Вне всякого сомнения, сестра Евангелина действовала блестяще. Мастерски. Утверждение, что от выпущенных газов атмосфера в комнате улучшилась, противоречит формальной логике, но жизнь полна противоречий. С той минуты миссис Дженкинс больше нас не боялась. Мы могли осматривать её, лечить и даже разговаривать. А я смогла узнать её трагическую историю.

– Рози? Эт' ты, Рози?

Старая дама подняла голову и крикнула, когда в передней хлопнула дверь. В коридоре слышались шаги, но Рози в комнату не входила.

Жилищные условия миссис Дженкинс улучшились довольно быстро. Вызванная доктором Служба социальной помощи провела некоторую уборку. Старое кресло убрали – там оказалось полно блох – и принесли другое, безвозмездно. Кроме того, в комнате появилась кровать, правда, спали на ней только кошки. Миссис Дженкинс так привыкла спать в кресле, что и слышать ни о какой кровати не хотела. Сестра Евангелина с кривой усмешкой заявила, что новое правительство, должно быть, имеет больше денег, чем здравого смысла, если оказывает социальную помощь кошкам.

Наиболее впечатляющим изменением была починка крыши, которой сестра Евангелина добилась, сразившись один на один с домовладельцем. Я была с ней, когда она начала взбираться по ветхой лестнице на третий этаж. Я бы не удивилась, если бы ступеньки обрушились под немалым весом сестры, о чём её и предупредила, но она лишь смерила меня взглядом и устремилась наверх – внушать домовладельцу страх Божий.

Сестра Евангелина несколько раз сурово стукнула в дверь. Та приоткрылась, и я услышала:

– Что хотеть?

Она потребовала, чтобы он вышел и поговорил с ней.

– Идти прочь.

– Нет. Если я уйду, то вернусь с полицией. Выходите сейчас же и поговорите со мной.

Я слышала слова «позор», «уголовное преследование», «тюрьма» и плаксивые оправдания, ссылавшиеся на нищету и неграмотность, но в конечном итоге дыра в крыше всё-таки была заделана толстым брезентом, придавленным кирпичами. Миссис Дженкинс была в восторге и всё ухмылялась и хихикала с сестрой Иви, когда они сидели за чашкой крепкого сладкого чая с куском домашнего торта миссис Би, который сестра неизменно приносила с собой, навещая миссис Дженкинс.

Может показаться, что заделывать дыру брезентом несерьёзно, но ничего лучше и прочнее просто не было. Здание предназначалось под снос, но из-за острой нехватки жилья после бомбардировок Лондона в годы Второй мировой в нём всё ещё обитали люди, радуясь хоть какой крыше над головой.

Коксовая плита оказалась пригодной к использованию, только труба засорилась, однако Фред, экстраординарный истопник из Ноннатус-Хауса, прочистил её и проверил, чтобы всё работало.

Сестра Евангелина настаивала, что миссис Дженкинс должна остаться у себя дома.

– Если Службе соцпомощи дать волю, они завтра же запихнут её в дом престарелых. Я этого не допущу. Это её убьёт.

Когда мы впервые осматривали миссис Дженкинс, то нашли состояние её сердца вполне удовлетворительным. Стенокардия распространена среди пожилых людей, но при тихой жизни в тепле и спокойствии её можно держать под контролем. Основная же беда миссис Дженкинс крылась в хроническом недоедании и её психическом состоянии. Она определённо была очень странной старушкой, но сумасшедшей ли? Могла ли она причинить какой-либо вред себе и другим? Мы всё задавались вопросом, нужно ли ей к психиатру, но сказать наверняка можно было только после нескольких недель наблюдения.

Другой напастью были грязь, блохи и вши. Разбираться с этим предоставили мне.

Из Ноннатус-Хауса привезли жестяную ванну, и я вскипятила воду на коксовой печи. Миссис Дженкинс сильно сомневалась в необходимости данного мероприятия, но я лишь упомянула, что сестра Евангелина хотела бы, чтобы она помылась, и та расслабилась и хохотнула, причмокивая:

– Она такая ладная, эт' да… Я сказала своей Рози, ага. Мы так славно посмеялись. Рози и я.

Пришлось повозиться, чтобы заставить её раздеться: она была очень боязливой. Под старым пальто оказались грубая шерстяная юбка и джемпер, без майки и панталон. На её тщедушное тельце было больно смотреть. На остро торчащих костях, казалось, совсем не было плоти. Кожа висела, и я могла бы пересчитать все рёбра. Брезгливость, которую она вызывала во мне прежде, сменилась жалостью, когда я увидела её хрупкое, словно скелет, тело.