Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

– Какое разочарование! Нет, прости меня, Пилат, но я думаю, Клавдия отправила нас по ложному пути. Этот Иисус царь? Он не может держать копье, не умеет управлять армией. Вместо того чтобы воспользоваться бездонной доверчивостью народа, он унижает себя, стараясь опуститься ниже, чем самый бедный из бедных! А теперь объявляет о своем скором уходе! Какая непоследовательность! Какое отсутствие предусмотрительности и нежелание воспользоваться случаем! А эти фразы, эти идиотские фразы как же?.. «Возлюби ближнего своего, как самого себя. Любите врагов ваших». Абсурд! Чушь несусветная! Царь становится царем, потому что у него есть враги, он их побеждает и заставляет уважать себя. Царь не любит! Нет, у этого мальчишки нет политического будущего.

Фабиан был настолько уверен в своих словах, что даже не стал ждать моего ответа. Он встал.

– Я ухожу. Теперь отправлюсь на поиски в сторону Вавилона. У тамошних жителей репутация хороших воинов. Быть может, из них явится царь, объявленный астрологами.

Он стряхнул пыль с тоги, как всегда уверенный в правильности собственного решения. Я даже не стал сообщать ему о своем открытии, касающемся знака Рыб.

– А в общем, Пилат, я рад, что ты сам прибыл на место. Я не вмешиваюсь в то, что меня не касается, но в твоих интересах сделать так, чтобы идеи этого еврея перестали распространяться. Он проповедует опасную мораль, мораль, которая может нарушить равновесие нашего мира, если разойдется в народе. Он утверждает, что все люди равны. Слышишь, Пилат? Ты понимаешь? Ни один человек не может быть лучше другого! Это означает, что он нападает на рабство! Представь себе, что его послушают и свободные люди, и освобожденные рабы, и просто рабы. Он может спровоцировать бунт, опрокинуть существующий порядок, стать удачливым Спартаком. Ибо слабость Спартака была в том, что он был рабом во главе мятежных рабов, а этот еврей обращается ко всему человечеству и утверждает, что разобьет все цепи. Опасайся, Пилат! Следи за ним! Брось его в темницу!

– Я уже распял его. Что же еще можно сделать?

Фабиан долго смотрел на меня. Он обдумывал мой ответ. Он пытался убедить себя, что не ослышался. Потом в его взгляде мелькнула искорка презрительной жалости, и он расхохотался, чтобы окончательно изгнать из головы мои слова.

– Что ты говоришь, Пилат? Я встретил твоего распятого. Не далее как вчера. Не очень крепок, держится на ногах не очень твердо. Есть обаяние, но нет здоровья.

– Вы беседовали?

– Конечно.

– И что?

– Он не убедил меня.

Фабиан дал знак своим людям отправляться в путь. Его встреча с Иисусом привела к решению изменить район поисков.

Я не удержался и окликнул его:

– Фабиан, ты же говорил с воскресшим!

Фабиан не дрогнул. Он вскочил на лошадь и с жалостью взглянул на меня:

– Ну нет, Пилат, ты не заставишь меня поверить, что слопал подобную чушь! Ты слишком долго пробыл в Палестине. Римская власть, греческая культура, еврейское безумие…

Он пришпорил коня и исчез.

Я даже не успел спросить, где Клавдия. А быть может, просто не хотел узнавать это от него.

Я становлюсь сложным. Или излишне простым? Береги здоровье.

Не знаю, по какому дрожанию воздуха, но я ощущал, что приближаюсь к цели.

С утра мы следовали за облаками. Они сначала отложили серый след в небе, потом почернели, сгустились, разбухли и потянулись к горе Фавор. Толпа становилась все более плотной на этой горной дороге, а вверх по змеистой тропе тянулась длинная коричневая цепь.

Перейдя через первый перевал, мы узнали, что перед нами идут одиннадцать учеников, что они уже достигли вершины. Нам следовало поспешить.

Тучи сталкивались в небе, готовые пролиться дождем. Они лучились агатовым светом. Близилась гроза.

Потом образовалась светлая полоса, сверкающая молния рассекла тучи и стальным лезвием ударила по горе. Я подумал: слишком поздно.

Стена дождя обрушилась с небес. Некоторые паломники спрятались под скалами, а остальные, в том числе и я, продолжали идти вперед.

Когда мы оказались у подножия последнего, крутого подъема, мы увидели, что гора буквально кишит апостолами.

Я с огромным трудом узнал их. Вместо удрученных трусов появились сильные, здоровые мужчины, чьи лица сияли радостью и счастьем. Они шли навстречу нам и раскрывали свои объятия каждому. Все они говорили одновременно, речь их была быстрой и веселой, а слова легко слетали с уст:

– Он присоединился к нам в овчарне, когда мы делили хлеб и вино так, как он нас учил. Он несколько раз спросил нас, любим ли мы его. В его вопросе чувствовалась какая-то тоска, словно весь успех его миссии зависел от правильности нашего ответа. Он казался менее спокойным, чем раньше, быстро переходил от нежности к ярости, и голос у него дрожал, как у человека, отправляющегося в далекое путешествие и прощающегося с друзьями. Когда Симон успокоил его и трижды повторил ему, что мы его любим, он указал на овец, которые паслись вокруг на склоне горы. «Паси агнцев Моих. Паси овец Моих. Истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил куда хотел. А когда состаришься, то прострешь руки твои и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь».