Мэри Карр - Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду

Глядя на маму, сидящую в кресле-качалке, я вспомнила фильм «Психо» Альфреда Хичкока, на который она водила нас в 1960 году. В конце этого фильма сумасшедший убийца надел на себя парик, чтобы быть похожим на свою сумасшедшую мать. Он качался в кресле-качалке.

Мать медленно повернулась, чтобы посмотреть на меня, как старый Тони Перкинс, и я увидела, что все ее лицо измазано помадой. «Она пытается себя стереть», – подумала я. Рисунки на мамином лице не были похожи на африканскую маску или на боевую раскраску индейцев, которую делают дети. В этих рисунках не было никакой формы, никаких ровных линий, они никак не были связаны с формой лица. Мама сидела в бабушкином кресле-качалке перед горящей печкой – с вымазанным кроваво-красной помадой лицом она выглядела как настоящая сумасшедшая.

Потом я помню, как мы оказались в нашей с Лишей спальне. Садилось солнце, и сквозь наше закрытое рисунком окно виднелись тени ветвей жимолости и глицинии. Мать стоит у подсвеченного солнцем окна и собирает наши игрушки в картонную коробку. Хриплым пьяным голосом, который я совсем не узнаю, она говорит, что у нас в комнате беспорядок.

– Я хочу быть хорошей hausfrau , – произносит мать, и меня колет холод немецкого слова. – Такая у меня работа. Я жена в этом чертовом карточном домике. – И со звуком падающих капель сильного дождя в коробку летят однорукие Барби, шашки, шарики, пластмассовые солдатики, металлические машинки, настольные игры и мраморные шахматы.

Она выбрасывает все игрушки из комода, после чего сдергивает покрывала с наших кроватей. Потом стаскивает на пол матрасы и поднимает над головой раму кровати. Она похожа на Самсона из Библии, который поднимает колонну над головой, а затем бросает ее. Она кидает раму, которая ударяется о стену и издает музыкально-меланхоличный звук. Тогда единственный раз за ту ночь я начинаю плакать и прячу голову в подмышку Лише в застиранной пижаме.

Потом я помню, как мы стояли во дворе за гаражом перед огромной кучей игрушек, детских книжек издательства Golden Books и мебели.

Я видела большие костры на пляже, на которых жарят туши быков. Однажды Беки Хеберт привела меня на встречу членов «ку-клукс-клана», на которой жгли школьные учебники и дешевые бульварные романы. Тогда костер был выше стоящих вокруг домов. Груда вещей, которую накидала мать, почти такой же высоты. Эта куча выше нашего отца, рост которого сто восемьдесят два сантиметра.

Я внимательно смотрю на свою красную деревянную лошадку-качалку. Игрушка стоит в трех метрах от меня. Пружины поржавели, краска полиняла. Мать выливает на игрушку бензин из канистры.

Потом она берет коробок спичек и делает широкое движение рукой, словно собирается показать цирковой трюк. Я порываюсь встать, чтобы поймать ее за руку до того, как она зажжет спичку, но Лиша давит мне на плечи, чтобы я не поднималась. Я чувствую, что ноги подгибаются, словно они мне не принадлежат или превратились в железные ножки складного стула, который складывается сам по себе. Я ломаю руки, вспоминая, как мне нравится подпрыгивать на деревянной лошадке. Иногда, когда Лиши нет дома, я катаюсь, закрываю глаза и представляю себе, что скачу по прерии. Сейчас мне кажется, что вид у лошадки потускневший, а глаза усталые.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках камня, которым можно ударить маму по голове, но Лиша крепко меня держит и не отпускает. Лицо ее совершенно спокойно, словно она смотрит новости по ТВ. Я говорю сестре, что мать хочет сжечь мою игрушку, но ее это нисколько не трогает. Поэтому и я перестаю волноваться. «Прощай, старина Пейнт, – думаю я. – Я уезжаю из Чаена» [36] Первые две строчки старой ковбойской песни Goodbye Old Paint, I’m Leaving Cheyenne . – Примеч. пер. .

Мама медленным движением зажигает спичку, головка вспыхивает ярким пламенем. Она бросает зажженную спичку в сторону деревянной игрушки движением, которое я бы назвала почти что изящным. Можно подумать, что она великосветская дама, которая роняет носовой платок. Пламя ярко разгорается. Еще долго в огне можно различить силуэт темной лошадки, но потом он оседает и исчезает в языках пламени. Мама кидает в костер наши игрушки и вытрясает в пламя содержимое коробок, которые наполнила вещами в нашей спальне.

Огонь пожирает все. Мама сжигает не только игрушки, но и часть своих картин, главным образом с изображением пляжей. Холст загорается быстрее рам, поэтому какое-то время кажется, что на всех картинах изображен огонь. Он горит внутри простых деревянных, вычурных, а также узких и современных медных рам.