Михаил Барщевский - Командовать парадом буду я!

– Только, пожалуйста, молодую и длинноногую, Марлен Исаакович. Если, конечно, не боитесь, что это будет меня отвлекать от освоения тонкостей истинных высот адвокатского мастерства! – неожиданно для самого себя выпалил Вадим и как мог ехиднее улыбнулся.

Заведующий открыл было рот. При этом лицо его побагровело.

Вместо ответа Марлен откинулся в кресле и засмеялся. Потом сказал:

– А вот теперь, юноша, извольте доказать, что за вашим хамством прячется что-то, помимо наглости и дури! Все, идите! – И вернулся к документу, остававшемуся у него в руках.

На следующий день Вадим отправился в следственный изолятор на свидание с подзащитным. Осипов ожидал увидеть подобие неандертальца, да еще с руками, покрытыми татуировкой от ногтей и до плеч, с расписанной шеей, – хрестоматийного уголовника-рецидивиста вроде того, кого защищал неделю назад.

В кабинет завели невысокого, коренастого, стриженного «под ежика» тихого человека, очень, казалось, стеснительного. Двигался Дзинтарас мягкой походкой, глядя под ноги. Он лишь однажды быстро взглянул на Осипова и опустил глаза. Пройдя к привинченному стулу для подследственных, Дзинтарас сел, положив руки на колени. Никаких записей, которые всегда носят с собой на свидание с адвокатом, у него не было.

Вадим рассматривал подзащитного, пытаясь подобрать слово, которое наилучшим образом способно охарактеризовать его состояние. Обреченность? Нет. Отрешенность? Нет. Безразличие? Пожалуй, тоже нет. Смирение? Да. Точно, смирение!

Через час, когда Вадим нажал кнопку вызова конвоя, Дзинтарас уже не выглядел образцом смирения.

Он удивленно мотал головой, повторяя:

– Ну-ну! Ну-ну! Удивили старика!

А Вадим сидел и думал: «Как там у Достоевского – тварь я или право имею? Так вот – адвокат я или право имею? Нет, по-другому – ремесленник я или право имею? Ладно, только бы дед не подкачал!»

Через неделю состоялся суд. Слушал дело судья Белолобов. Коллеги рассказали Осипову, что Белолобов – мужик незлобивый, и хоть без высшего образования, зато пролетарского происхождения. Судьей стал сразу после возвращения с фронта и судил исходя из революционного правосознания. Главное, чтобы подсудимый не отрицал своей вины, тогда и на снисхождение Белолобова легко можно было рассчитывать. Хотя, успокоили Вадима старшие товарищи, по этому делу минимальный срок 24 месяца, а максимальный – 2 года. Так что волноваться не стоит.

Процесс шел спокойно, все чин чином. На вопрос Белолобова: «Признаете ли себя виновным?» – Дзинтарас, медленно поднявшись, тихо ответил: «Да» – и так же медленно сел обратно на скамью подсудимых, привыкать к которой ему было не надо.

Белолобое откинулся в судейском кресле, всем видом показывая, что процесс для него окончен, ему все ясно, а остальные участники суда могут «отработать свой номер» и отпустить его в совещательную комнату писать очередной приговор.

Допросили Дзинтараса, который рассказал, что штаны действительно украл, признает. И что больше ему сказать нечего. Оба оперативника будто по бумажке изложили суду свои показания на предварительном следствии, мол, видели руку Дзинтараса со штанами над прилавком, схватили эту руку, а Дзинтарас им сразу признался, что штаны краденые. И продавщица, и оба пришедших свидетеля (один не явился) рассказали все то же самое, но только своими словами.

Вадим не задал ни одного вопроса. А о чем было здесь спрашивать?

В зале сгущалась скука. Секретарь зевала, Белолобов периодически закрывал глаза, казалось, задремывая, а одна из народных заседательниц, пряча спицы под столом, вязала носок Только Ирина Львовна весь час, что длился процесс, сидела, явно нервничая, ломала пальцы, тяжело вздыхала и с состраданием смотрела на Вадима. Сам Осипов выглядел скучающе-спокойным.

Подошли к стадии дополнений. Это когда уже всех допросили, материалы дела суд изучил и необходимые страницы огласил, короче – все сделано. От прения сторон участников отделяет формальная стадия, когда судья спрашивает – имеются ли дополнения. И вот здесь…

– Да, если позволите, – едва слышно подал голос Осипов.

Белолобов посмотрел на него с любопытством и симпатией. А что? Почему было не симпатизировать стажеру, который в течение процесса вел себя спокойно, вопросов не задавал, ходатайствами суд не мучил, то есть никак не мешал социалистическому правосудию восстановить справедливость и наказать в очередной раз матерого рецидивиста за очередное преступление, отправив в зону для очередного перевоспитания.