Роальд Даль - Остановка в пустыне

Так, так, подумал я. И что же теперь?

Одно я знал твёрдо: в этом доме я не должен пытаться выходить из комнаты и крадучись пробираться по коридорам. Это равносильно самоубийству. Много лет назад я понял, что есть три породы мужей, с которыми не надо связываться: это болгары, греки и сирийцы. Ни один из них не станет возмущаться вашими заигрываниями с его женой, но если застанет вас в её постели, то убьёт на месте. Мистер Азиз сириец. Посему необходима известная осторожность, и если сейчас и можно что-то предпринять, то инициатива должна принадлежать не мне, а одной из двух женщин, ибо только она (или они) знают, что безопасно, а что грозит бедой. Тем не менее должен признаться, что, будучи пять минут назад свидетелем того, как мой хозяин велел им обеим следовать за собой, я не питал особых надежд на их активность в ближайшем будущем. Однако беда в том, что я позволил себе дьявольски возбудиться.

Я разделся и долго стоял под холодным душем. Это помогло. Потом, поскольку не могу заснуть при лунном свете, я удостоверился, что шторы плотно задёрнуты, лёг в постель и около часа, а то и больше читал «Естественную историю» Селборна в издании Джилберта Уайта. Это тоже помогло, и в конце концов где-то между двенадцатью и часом настало время, когда я смог выключить свет и без слишком больших сожалений приготовиться ко сну.

Только я начал задрёмывать, как услышал какие-то слабые звуки. Я тотчас узнал их. Звуки походили на те, которые я слышал много раз, и всё же они по-прежнему оставались для меня самыми волнующими и завораживающими. Они представляли собой слабый, едва уловимый скрежет металла о металл и производились, всегда производятся кем-то, кто очень медленно и осторожно поворачивает снаружи дверную ручку. Одно мгновение — и я весь превратился в слух. Но не двигался, а просто открыл глаза и не отрываясь смотрел на дверь; помню, что в тот момент я мечтал хотя бы о щёлке между шторами, хотя бы о тонком лучике лунного света снаружи, чтобы увидеть хоть тень прелестной фигуры, которая вот-вот войдёт. Но в комнате было темно, как в подземелье.

Я не слышал, как открылась дверь: не скрипнула ни одна петля. Но неожиданный порыв воздуха пронёсся по комнате, он шелохнул шторы, и через мгновение я услышал приглушённый стук дерева о дерево, когда дверь снова осторожно затворилась. Затем щелчок — дверную ручку отпустили.

И вот я услышал, как кто-то на цыпочках идёт по ковру в мою сторону.

На какое-то жуткое мгновение мне пришло в голову, что, может быть, это мистер Абдул Азиз крадётся ко мне с ножом в руке, но тут тёплое, стройное тело склонилось надо мною, и женский голос прошептал мне в ухо: «Не произноси ни звука».

— Моя дорогая, моя возлюбленная, — прошептал я в ответ, гадая, которая это из двух. — Я знал, что ты придёшь… — Но она тут же зажала мне рот рукой.

— Молю тебя, — прошептала она, — ни слова больше.

Я не спорил. Губы мои умели делать много такого, что куда лучше слов. Её тоже.

Здесь я должен остановиться. Знаю, мне это совсем не свойственно. Но я первый и последний раз прошу извинить меня за то, что воздерживаюсь от подробного описания потрясающей сцены, которая засим последовала. На то есть свои причины, и я прошу отнестись к ним с уважением. В любом случае вам будет не вредно для разнообразия дать волю собственному воображению, и, если вы захотите, я могу его немного подогреть, со всей правдивостью и искренностью признавшись в том, что из тысяч и тысяч женщин, которых я знавал, ни одна не доводила меня до таких крайних высот экстаза, как эта леди Синайской пустыни. Её искусство было поразительно. Страсть не знала границ. Диапазон невероятен. При каждом заходе у неё наготове был новый изощрённый приём. И в довершение всего она обладала тончайшим и в высшей степени изысканным стилем. Она была великой артисткой. Она была гением.

Вы, вероятно, скажете, что моей гостьей была старшая. И ошибётесь. Это ровно ничего не доказывает. Истинная гениальность — врождённый дар и не имеет никакого отношения к возрасту; могу вас заверить, что у меня не было никакой возможности узнать наверняка, которая из них пришла под покровом тьмы в мою комнату. Я бы не решился держать пари ни на одну. В какой-то момент, после одной особенно бурной каденции, я был убеждён, что это жена. «Это должна быть жена!» Затем темп вдруг менялся, и мелодия становилась такой детской и наивной, что я готов был поклясться — это дочь. «Это должна быть дочь!»

Меня сводило с ума то, что я не находил верного ответа. Это терзало меня и одновременно унижало — ведь я, в конце концов, знаток, знаток высочайшего класса, и как таковой должен распознать марку вина, даже не видя этикетки. И вот я терплю фиаско. Однажды я даже потянулся за сигаретой, надеясь раскрыть тайну при вспышке, но её рука в то же мгновение выхватила у меня спички и сигареты, и они полетели в противоположный конец комнаты. Не один раз я начинал нашёптывать этот вопрос ей на ухо, но не успевал произнести и трёх слов, как её рука поднималась и хлопала меня по губам. К тому же довольно сильно.