Роальд Даль - Остановка в пустыне

Не стану подробно останавливаться на ближайших нескольких часах, поскольку лишь за полночь со мной произошло нечто поистине потрясающее.

В семь мы покинули бассейн и вернулись в дом переодеться к обеду.

В восемь мы собрались в большой гостиной выпить ещё один коктейль. Обе дамы были роскошно одеты и сверкали драгоценностями. На обеих были вечерние платья без рукавов, с низким вырезом, несомненно от одного из лучших модных домов Парижа. Моя хозяйка была в чёрном, её дочь — в бледно-голубом, и вокруг них витал всё тот же дурманящий аромат. Ах, что это была за пара! У старшей был характерный наклон плеч, какой бывает только у самых страстных и многоопытных женщин: как у женщины-наездницы искривляются ноги от постоянного пребывания в седле, так и у женщины больших страстей развивается своеобразная скругленность плеч оттого, что она постоянно обнимает мужчин. Это профессиональная травма, и, пожалуй, самая благородная из всех травм.

Дочь была ещё не в том возрасте и не могла обрести этот единственный в своём роде почётный знак, но что касается её, то мне было вполне достаточно просто смотреть на изгиб её тела и видеть прелестные скользящие движения её бёдер, когда она ходила по комнате. Вдоль обнажённой части её позвоночника вились золотистые волоски, и, когда она стояла спиной ко мне, я трудом удерживался от соблазна провести по этим очаровательным позвонкам костяшками пальцев.

В восемь тридцать мы все прошли в столовую. Обед, который нас ждал, был грандиозен, но я не могу тратить время на описание яств и напитков. За обедом я продолжал очень тонко и изобретательно играть на чувствах обеих женщин, пуская в ход всё своё умение, и к тому времени, когда подали десерт, они таяли у меня на глазах, как масло на солнце.

После обеда мы вернулись в гостиную, где нам подали кофе и коньяк, после чего по предложению моего хозяина мы сыграли пару партий в бридж.

К концу вечера я был твёрдо уверен, что поработал не зря. Моё магическое искусство меня не подвело. Если бы позволили обстоятельства, любая из двух дам могла бы стать моей, стоило лишь попросить. Я вовсе не обманывал себя. Это было совершенно очевидно. Видно невооружённым глазом. Лицо моей хозяйки раскраснелось от волнения, и всякий раз, когда она смотрела на меня через ломберный стол, её огромные бархатные глаза становились ещё больше, ноздри трепетали, а рот приоткрывался, обнажая кончик влажного розового языка, зажатого между зубами. Это была откровенно похотливая гримаска, и не раз она заставляла меня пускать в ход мою излюбленную козырную карту. Дочь была не так смела, но не менее откровенна; каждый раз, когда взгляды наши встречались, а это бывало весьма часто, она на крошечную долю сантиметра поднимала брови, будто хотела задать вопрос, а потом сама же отвечала на него мимолётной лукавой улыбкой.

— Думаю, нам всем пора отправляться спать, — взглянув на часы, сказал мистер Азиз. — Пойдёмте, друзья мои.

И тогда случилась нечто странное. Тотчас, ни секунды не помедлив и даже не бросив взгляда в мою сторону, обе дамы поднялись и направились к двери! Это было невероятно. Я буквально остолбенел. Я не знал, как это понять. Такого молниеносного окончания вечера мне ещё не доводилось видеть. Ведь мистер Азиз говорил отнюдь не сердито. Его голос, во всяком случае мне так казалось, звучал ничуть не менее любезно. Но он уже гасил свет, тем самым ясно давая мне понять, чтобы я тоже удалился на покой. Какой удар! Я ожидал услышать хотя бы шёпот из уст либо жены, либо дочери, перед тем как мы расстанемся на ночь, хотя бы три-четыре слова про то, когда прийти и куда, но вместо этого я остался как дурак стоять около ломберного стола, а две дамы тем временем медленно выплывали из комнаты.

Мы с хозяином последовали за ними вверх по лестнице. На площадке второго этажа мать и дочь остановились и, стоя рядом, ждали меня.

— Спокойной ночи, мистер Корнелиус, — сказала хозяйка.

— Спокойной ночи, мистер Корнелиус, — сказала её дочь.

— Спокойной ночи, мой дорогой друг, — сказал мистер Азиз. — Я очень надеюсь, что у вас есть всё необходимое.

Они ушли, а мне ничего не оставалось, как медленно и неохотно подняться на третий этаж и отправиться в свою комнату. Я вошёл и закрыл дверь. Тяжёлые парчовые шторы были уже задёрнуты одним из слуг, я раздвинул их и выглянул из окна. Воздух был неподвижный и тёплый, луна заливала пустыню серебристым сиянием. В её свете пруд напоминал огромное плоское зеркало, лежащее на лужайке. Рядом с ним я видел четыре шезлонга, на которых мы недавно сидели.