Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

Незнакомец напротив обхватывает голову руками, одна из которых распухает на глазах, и горестно шипит:

— Ходоки, мать вашу! Я тоже вас ненавижу. Пятеро на весь Дом, и четверо из них, видите ли, сделали свой идиотский выбор. Один слишком влюблен, чтобы соображать, другому приспичило искупать какую-то воображаемую вину, третьему надо повидать мир и он чихал на всех, четвертый ненавидит Изнанку! А что прикажешь делать мне? Сколько, по-твоему, у меня жизней в запасе, чтобы отыскивать и перетаскивать всех по одному?

С каждым его словом меня все сильнее терзает чувство вины. Ничего не уточняю и не переспрашиваю. Кажется, я больше не имею на это права. Я знал, что он будет уговаривать, может, даже просить, но не ожидал, что это будет так. Еще немного, и я передумаю. Надо держаться. Рано или поздно это закончится.

В изнаночном мире почти стемнело. Блеклая полоса заката потухла, телеграфные столбы растворились в сумерках. Я знаю, что скоро небо усеет крупными, как пуговицы, звездами, и это будет очень красиво.

Слепой наконец замолкает. Видимо, тоже полностью иссяк. В сумерках он еле различим.

— Ты руку не сломал? — спрашиваю я.

— Не знаю.

— А лед у тебя в холодильнике есть?

Слепой встает и шаркает к холодильнику. Щелкает выключателем. Лампа в зеленом абажуре заключает стол в круг света, и сразу оказывается, что уже совсем темно. Чашки, как ни странно, уцелели, но дождевая лужица разлилась по всем направлениям и перестала быть лужицей; теперь клеенку испещряют тонкие грязные полосы.

Я тянусь к своей чашке. Кофе тоже не расплескался. Руки почти не болят, или я этого уже не чувствую. Слепой достает из холодильника лед.

Я знаю, что время разговоров прошло, знаю, что сейчас любой мой вопрос его только взбесит, но не могу удержаться, потому что, когда мы вернемся, он опять будет изображать безмятежного Слепого, и я никогда не узнаю…

— Почему ты так упорно расспрашивал меня о цвете, Слепой? Когда мы были детьми. Ты же здесь прекрасно видишь.

— Тебя отфутболить обратно? — устало спрашивает он.

Да. Этап откровений явно миновал.

— Нет, — отвечаю я. — Пока не надо. Можно еще кофе?

Он проверяет кофеварку и включает ее. Снимает пиджак и прикладывает к руке лед, примотав его какой-то подозрительной тряпкой, похожей на кухонное полотенце. Держит эту безобразную муфточку на весу. Теперь у нас одна здоровая рука на двоих, и самые простые действия усложнились.

— Тогда не видел, — вдруг говорит Слепой. — Я бывал только в Лесу и только по ночам. И не в том виде, чтобы различать цвета. А ты что подумал? Что я виртуозно играл роль слепого малютки?

Счастливый оттого, что он соизволил ответить, я отвечаю:

— Вообще-то, если честно, то да.

Он кривится.

— Ну, конечно. Юный эмиссар Изнанки. Ты параноик, Сфинкс.

— Знаю.

Слепой кое-как разливает кофе, и мы кое-как его пьем. Зеленый абажур такой глубокий, что освещает только стол, все остальное остается в тени. Мотыльки со стуком бьются о лампу.

— Значит, Лес, находится где-то еще? Не здесь?

Он смотрит угрюмо.

— Это разновидность терапии или светская болтовня? А может, тебя совесть замучила? С каких это пор ты интересуешься Лесом?

— Не будь таким мстительным, Слепой, — прошу я. — Мне и так хреново.

Он пожимает плечами.

— Лес не здесь. Туда не попадешь вот так, запросто. Не найдешь дорогу. Он или приходит к тебе сам, или нет. Лес ни под кого не подлаживается.

Глаза Слепого все еще отсвечивают зеленым. Хотя сейчас эти отблески можно счесть отражением лампы. Я хочу спросить о сосновом запахе, но сдерживаюсь. Что-то непривычное прозвучало в голосе Слепого, когда он говорил о Лесе. Уважение? Нежность? Вот чего я сегодня еще не видел.

— А это место, значит, подлаживается? — уточняю я.

— Можно сказать и так.

— Можно ли считать реальным место, которое под кого-то подлаживается?

Слепой вздыхает.

— Что ты вообще считаешь реальным, Сфинкс? Дом?

— Да, — отвечаю, не подумав, и тут же понимаю, что попался. Причем по-дурацки. Реальность, в которой состайник оборачивается огненным ящером и сжигает тебе протезы до каркаса?

Слепой усмехается, но не пользуется возможностью ткнуть меня носом в очевидное. Вместо этого вдруг делается серьезен.

— А Русалка? — спрашивает он. — Ты спросил, чего бы хотелось ей?

Я настораживаюсь.

— Она сказала, что примет мой выбор.

— А вдруг она не может выбирать? Вдруг она вообще не из нашего мира?

— Что это значит, Слепой?