Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

— Все разбежались и прячутся по углам, — говорит Сфинкс Слепому. — Мертвая зона, а не комната. Страшно в ней сидеть.

— Чуткие, как кошки, — отвечает Слепой, улыбаясь. — Пока в комнате нехороший запах…

Курильщик просыпается и прислушивается к ним, но они замолкают. Стулья Черного и Горбача пустуют.

— Ладно, — говорит Табаки, жуя, — я все понял, но кто мне скажет, где Лэри? Вон его Логи, все на местах.

Фазан Джин, ероша волосы, пишет письмо своему младшему брату, обитающему в Наружности. В классе пусто, из спальни доносится приглушенный звук телевизора. Джин невольно прислушивается. Опускает голову и дописывает фразу: «Я убедился в том, что все женщины одинаковы. Даже лучшие из них не знают, что такое дисциплина».

— Я приведу ее сегодня. Только чуть-чуть погодя. Слышишь?

Лэри крутится вокруг Горбача, терзая подбородок.

— Это очень важно для меня. Представить ее… Познакомить…

— Давно пора, — говорит Горбач, думая, что совсем не хочет, чтобы кого-то приводили. Но если он этого не хочет, то почему говорит «давно пора»?

— С тебя натекло.

Лэри ждет продолжения. Должен же Горбач сказать что-то еще. Как-то подбодрить его. Что-то посоветовать. Но Горбач молчит.

— Она славная.

Лэри опять ждет.

— Да, — Горбач отрывает ноги от пола и смотрит на подсыхающую лужу. — Я все слышу, Лэри. Она славная. Я слышу.

— Как ты думаешь, она им понравится? Они ее не прогонят? Я бы им не простил. Но ты ведь не думаешь…

Горбач ничего не думает. Ни о Лэри, ни о его подружке.

— У нас с ней любовь, — жалобно говорит Лэри. — Настоящая. Почти как в кино. Она меня ждет иногда прямо часами…

— Любовь — это круто, — бормочет Горбач. Он слезает с батареи и проходит через комнату, слыша, как Лэри крадется следом.

— Погоди, куда ты ушел, я как раз хотел тебя попросить…

В ванной комнате он задвигает щеколду и начинает раздеваться. Шаги Лэри замирают перед дверью.

— А когда ты выйдешь?

— Завтра утром! — кричит Горбач и пускает воду в душе.

— Ты не моешься, — скулит Лэри. — Ты не взял ничего. Я же видел! Ты просто прячешься от меня! Выходи, а? Так нечестно…

… Лэри уже не было. Устал ждать и ушел. Наверное, я нехорошо повел себя с ним. Лорда тоже не было. Я хотел залезть к себе наверх, но увидел, что там опять лежит Черный. Я часто думал, почему все лезут на мое место, а не к Лэри — ведь у него все то же самое, только с другой стороны? Но никто никогда не влезал туда, кроме него самого. Я так никогда и не понял, почему.

Я сел рядом с Курильщиком. Табаки со стуком сосал леденец.

— Как можно столько сидеть в снегу? Все это кончится бронхитом.

Черный вдруг соскочил с моей кровати. Посмотрел как-то странно и лег к себе. Лицом в стену.

Сразу подумалось о стихах. Я их точно стер? Обычно старался стирать. Я почувствовал, что краснею. Я действительно стирал их почти всегда. Только изредка забывал, оставлял на стене. И почему-то именно в эти дни кто-нибудь туда обязательно влезал и часами валялся на моем месте, пока я потел внизу, стыдясь и надеясь, что, может, этот кто-то ничего не заметил. Захотелось поскорее проверить, есть ли на стене что-нибудь, но если было и Черный прочел, то он понял бы, что это я проверяю, и стало бы совсем стыдно.

Спать расхотелось, а для придумок время еще не пришло.

Придумки на ночь — заслонка от страха. У меня звездная болезнь, она просыпается ночью. От нее помогают придумки. Это вообще-то стыдная вещь. Они приходят сами. Почти одинаковые, и не поверишь даже, что можно их себе так и представлять год за годом. Там везде я и еще кто-то. Сначала всегда отец. Когда я был поменьше, это был только отец. Потом стали появляться другие, но начиналось все с отца. Мы встречались с ним, он и я, уже взрослый. А где и как — всегда бывало по-разному.

Когда я был маленький, то вечно умирал, а он приходил и говорил, что любит и сожалеет, и объяснял, почему его не было раньше. Все очень слезливо, как в дамском романе и даже хуже. Он бывал разный каждую неделю, мой придумочный отец. Менялись лицо и фигура, смотря какой фильм я только что видел и чем была забита моя голова, но говорил он обычно одно и то же, хотя и немного разными словами, и вел себя одинаково. Я тоже говорил одно и то же или почти одно и то же. А потом, со временем, стали приходить другие вещи. Люди, разные люди и места, и сам я менялся, делаясь совсем не собой, чем дальше от себя, тем интереснее. Иногда я бывал стариком, который жил на барже совсем один, спасал утопляемых собак и рассказывал им свои истории. Он был немного не в себе, этот старик, но в общем-то, конечно, он был очень даже похож на меня.