Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

— Простите, вы не скажете…

Вопрос женщины повисает в воздухе. Уловив пронесшийся вместе с удаляющимся пареньком музыкальный шум, она догадывается, что он был в наушниках, и, пожав плечами, возвращается к настенным рисункам. Она идет вдоль стены, но чем темнее становится коридор, тем хуже видны рисунки. Наконец она останавливается и устало вздыхает, оглядываясь в поисках окон, которые вроде бы должны были здесь быть, но их почему-то нет.

Перед ней дверь с жирной меловой четверкой посередине. Женщина рассматривает ее так же внимательно, как до того рассматривала рисунки и, толкнув, входит.

Она в крохотном темном коридорчике. Из-за полуприкрытой двери музыка и голоса; она входит в эту вторую дверь — и на мгновение зажмуривается от яркого света. А открыв глаза, видит ворону. Ворона сидит на блестящей спинке кровати и смотрит на нее. Ворона и диковатого вида молодые люди.

— Здравствуйте, — говорит она им. — Вы здесь живете?

— Чтоб я сдох! — отвечает писклявый голос.

«Чтоб я сдох!» — сказал Табаки. А Лорд даже соизволил приподнять черные очки, за которыми прятался третий день.

Дамочку как будто принесло с улицы. Будь она по другому одета, я бы так и подумал. Что в Доме образовалась дыра, и в нее втягивает случайных прохожих. Лорд, наверное, тоже представил что-то в этом же роде, потому что посмотрел сначала на нее, а потом на стену за ее спиной. Проверил, есть ли дыра.

— Я, кажется, с вами поздоровалась, — сказал мелодичный учительский голос.

Табаки закатил глаза.

— Представь, Курильщик, — он повернулся к Курильщику, — у меня послеобеденный отдых. Я весь такой расслабленный и нежный. И вдруг — вваливается. Чужая! Наружная! На каблуках! С часами! Тетка! И здоровается! По-твоему, это нормально?

Женщина подошла ближе и уставилась на Шакала.

— И смотрит! — взвизгнул Табаки. — Тычет в меня свои лупарики!

— Мальчик, — начала женщина, — я вовсе не…

— Нет, смотрела! И сейчас! А у меня аллергия. Я иду пятнами! От тикалок, от гнусных циферблатиков! А вы навесили их и подкрадываетесь. И лупаете без стыда! И грязючите свежемакедонскомытый паркет!

У него так здорово получалось, что я даже испугался. А Табаки разошелся вовсю. Натянул на голову одеяло и всерьез пошел пятнами. Лорд утешал его, приподнимая одеяло с разных сторон, а Табаки вырывался и сердито шипел.

Женщина ошарашенно оглядывалась. В это время с ней все же поздоровались, хотя и не так, как ей хотелось. Ей под ноги подкатился Толстый, в полосатом, расшитом бисером пончо, прогукал что-то на своем языке и пустил слюнки от удовольствия, а может, от удивления. Безобидный, домашний цилиндрик на колесах. Совсем недавно искупанный.

Реакция женщины была ужасной. Такого визга я не слышал, наверное, с тех пор, как два года назад в класс во время урока Мымры забежал крысенок. Бедняга тогда так и остался на месте. Умер от разрыва сердца.

В этот раз никто не умер. Открыв глаза, я увидел, что гостья стоит на нашей кровати. Вернее, не стоит, а подпрыгивает, потому что Шакал пытается согнать ее оттуда подушкой. Там же, поблизости, Лорд и Курильщик, первый в полуобмороке от ее вопля, второй истерично смеется, уворачиваясь от мелькающих над ним каблуков.

— Караул! На помощь! — кричит Табаки.

От двери за происходящим мрачно наблюдает Горбач. Из-за его плеча выглядывает Лэри.

— Это еще кто?

— Не знаю, — говорю я. — Но приличные гости так себя не ведут. Я, во всяком случае, такого раньше не видел. Счастье еще, что здесь не было Слепого. Он бы не пережил этого визга.

— Помнишь крысенка? — спрашивает Горбач. Мы понимающе переглядываемся. — А тут еще Новый Закон приняли. Это же просто опасно, — заканчивает он свою, как всегда непостижимо разветвляющуюся мысль.

— Сфинкс, на помощь! — орет Табаки. — На нас запрыгивают!

— Цыц! — говорю я ему. — Не ори. Если этой даме угодно прыгать по нашим постелям, пусть себе прыгает. У них там, снаружи, маловато развлечений.

Женщина соскакивает в проход между строенной кроватью и кроватью Македонского, подальше от Толстяка, и стоит там, растерянно оглядываясь. Нанетта, вспугнутая криками и летавшая по комнате, пикирует мне на плечо. Я влезаю на спинку кровати и обозреваю произведенные на ней разрушения.

Женщина стоит рядом. Теперь, когда она наконец закрыла рот и открыла глаза, я вижу, что ей еще далеко до тридцати, и понимаю, что она не может быть ничьей матерью, как я решил вначале. Но если она воспитательница, почему ей позволили разгуливать по Дому без присмотра?