Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

Седой вертел в руках сигарету, не зажигая ее:

— Зачем рассказывать? Летом увидишь все сам, своими глазами.

— Я хочу знать сейчас. Скажи.

Седой посмотрел на него из-под полуопущенных век.

— Тогда это было похоже на тонущий корабль, — сказал он. — А в этот раз будет хуже. Но ты ничего не бойся. Смотри и запоминай. И не повторяй потом чужих ошибок. Каждому в жизни дается два выпуска. Один чужой. Чтобы знать. И один собственный.

— Почему в этот раз будет хуже?

Седой вздохнул:

— Тогда у Дома был один вожак. Теперь их двое. Дом разделился на два лагеря. Это всегда плохо, а в год выпуска — это самое плохое, что может случиться. Больше ни о чем не спрашивай. Возможно, я ошибаюсь и говорю глупости. Будет или так, или по-другому, а скорее всего произойдет что-то третье, чего ни я, ни ты не можем себе представить. Не стоит загадывать наперед.

— Хорошо, — Кузнечик кивнул.

Седой смотрел на него как-то странно. Как будто издалека.

«Он прощается, — догадался Кузнечик. — До лета еще далеко, но он прощается уже сейчас. И такого разговора у нас больше не будет».

Седой вздохнул, склонившись над доской.

— Садись ближе. Научу тебя этой игре, — его пальцы забегали по клеткам, переставляя фигуры. — Твоя армия — белые. Моя — черные. Пешки ходят только вперед и на одну клетку. Но первый шаг могут делать на две.

Седой опять посмотрел на Кузнечика.

— Не думай о плохом, — сказал он. — Выкинь из головы все, что я наговорил. Смотри сюда…

Он пролез через чердачное окно и с любопытством огляделся. Больше всего это напоминало пустыню. Голую, серую, растрескавшуюся пустыню, в которой росли антенны вместо кактусов. И холмиком — другой чердак, казавшийся отсюда совсем маленьким. Со всех сторон было только небо. Кузнечик жался к чердачному окну, не решаясь отойти от него. Волк подмигнул и полез на чердачную крышу. Жесть загремела у него под ногами. Он сел, свесив ноги, и поманил Кузнечика:

— Иди сюда. Ставь ногу на ящик.

Кузнечик влез наверх и осторожно присел рядом. Перевел дыхание, осмотрелся. Они были на самой верхушке Дома. Выше крыши. Отсюда была видна Наружность — розово-цветная, отмытая дождями, готовая к лету. Пустырь, обнесенный забором, круглые верхушки деревьев, лабиринты обрушенных стен — место, где, к ужасу их родителей, любили играть наружные дети. В развалинах мелькали яркие пятна их дождевиков. По улице ехал мальчик на велосипеде. Кузнечик посмотрел назад. С той стороны улица была шире, и вдали можно было разглядеть автобусную остановку — ту самую, с которой привела его мать в день, когда он впервые вошел в Дом.

— Меня убьют, если узнают, куда я тебя затащил, — сказал Волк. — Но это хорошее место. Тебе тут нравится?

— Не знаю, — честно ответил Кузнечик. — Надо подумать. — Он опять посмотрел вниз. — Наверное, это очень «думальное» место. Только непонятно, хорошие вещи тут думаются или не очень.

— А ты расскажи, о чем думаешь, — предложил Волк. — А я скажу, хорошо это или плохо.

Кузнечик следил за автобусом, пока тот не скрылся из виду. Потом посмотрел на Волка.

— Ты только не смейся. Там, где мы жили раньше — я, мама и бабушка, — рядом с домом был парк. С одной стороны. А с другой — большой магазин, а если пройти подальше — детская площадка. В магазине продавали зеркала. И еще много разного. И посреди всего этого стоял наш дом. На этой улице рядом с парком и магазином с зеркалами. Понимаешь?

Волк покачал головой:

— Пока нет.

— Когда я вспоминаю тот наш дом, я вспоминаю и все это. Где он стоит, и что там вокруг. Понимаешь?

— Уже да, — Волк потер ухо. — Здесь этого нет?

— Совсем нет. Слишком нет. Как будто все это, — Кузнечик кивнул на улицы. — кем-то нарисовано. Картинка.

Волк посмотрел вниз.

— И если выйти, — продолжил он задумчиво, — то можно проделать в этой картинке дыру. Бумага порвется и будет дырка. А за ней что?

— Не знаю, — признался Кузнечик. — Я как раз об этом и думал.

— Никто не знает, — сказал Волк. — И не узнает, пока не выйдет. Лучше и не думать.

— Значит, это место плохое для думанья. Если о чем-то лучше не думать, а думается только про это. А как у тебя?

— У меня по-другому, — Волк подтянул ноги и положил локти на колени. — Я люблю крышу. Это и Дом, и не Дом. Как остров посреди моря. Как корабль. Как край земли. Как будто отсюда можно грохнуться в космос — и падать, падать, но никогда не упасть. Раньше я здесь играл сам с собой во все это — в море, в небо…

— А сейчас?