Илья Фаликов - Полоса отчуждения

Бабушка внезапно навестила Иннокентия в «Мельпомене». Стука в дверь он не услышал, потому что умывался над тазиком, ковыряя намыленными пальцами в ушах. Она вошла, он был гол до пояса — и смутился, увидев ее. Она была во всем белом — шляпка, блузка «органди» с бантом, юбка, босоножки. В белых ее руках сияла белизной сумочка с оттиском белого лебедя на ней, белого на белом. Улыбка не сходила с ее лица цвета жасмина.

— Похоже, милый, и у тебя экзема, — сказала она, разглядывая почти уже незримые следы похожих на расчесы полос вдоль ребер. Собственно, явственной осталась лишь одна полоса, где-то слева, на уровне пятого ребра. Бабушка продолжила с сердечным, но легким сочувствием: — Что, сильно чешется?

— Во сне.

— Знаю, знаю. Это у нас наследственное. От моей бабушки. Говорят, она была тигрицей.

— Откуда тигры в Польше?

— От верблюда, дорогой, от верблюда. — Она вдруг повеселела. — Или это следочки других коготков?

Старая кокетка, подумал Иннокентий о молодой бабушке. Но вот ведь чутье какое. Да и опыт, пожалуй. Кто его бабушка, как не беженка? Она про себя предполагала, что это именно ей тайно посвящена никаноровская «Беженская поэма». А сколько прибежало их сюда, молодых да красивых, из хороших домов, барышень, замужних женщин и новоиспеченных вдов, в роковые времена? И куда они попали? В китайскую Женеву, жовиальный город бесшабашного русского горя. Здесь, впрочем, всегда умели рискованно веселиться. В свое время инженер Бочаров, пробив туннель на Хингане, телеграфировал государю императору: «Счастлив донести Вашему Величеству, что Хинган лишен невинности». Здесь сгорали и возникали из пепла, сбрасывали с себя прошлое, как одежду, и сжигали его. Иннокентия впечатлил сюжет, поведанный ему Никаноровым. Они проходили мимо кабаре «Фантазия», и Никаноров рассказал ему о том, что именно здесь наши бывшие офицеры, не пожелавшие пойти в шоферы или чернорабочие, в виде полуобнаженных рабов развозили тележки с закусками и бутылками вослед официанткам, облаченным в античные пеплумы и туники, — то были русские женщины, сжегшие свое прошлое. Эти «нубийцы» с глубоким поклоном прислуживали гужующему сброду неведомо как разжиревшей публики, среди которой, между прочим, был человек, некоторый срок побывавший в президентах одной из южноамериканских стран, страстный любитель танцевать танго. Офицеров, ребят крепко сколоченных и статных, охотно брали на эту работу. У одного из них завязался роман с официанткой. На утренней заре он провожал ее домой к мужу, своему товарищу по оружию, изувеченному на германском фронте. Муж ожидал их. Но не дома, а в кустах бульвара, с револьвером. Он выстрелил в спину соперника, тот упал в крови, но успел ответить тем же — пуля прошила нападавшего. Женщина, мечась между двумя телами, разорвала на себе панталоны и предпочла перевязывать рану любовника, уже холодеющего. Вся эта синематографическая драма была живо расписана в скандальной газете «Заря», редактируемой горбуном Лембичем. Об этой газете кто-то едко сказал: «Позиция газеты «Заря» измеряется расстоянием советских штыков от Харбина!» Тут Никаноров обронил: ваш Мпольский сотрудничает в ней. О себе же он мимоходом сообщил, что лучше уж печататься в газете с интересным названием «Гун Бао»…