Борис Фальков - Тарантелла

— Всё! Я всё теперь знаю! — воскликнула она. — Бросившая вас жена звалась, это теперь ясно, Лилией. Первая жена первочеловека Адама — Лилит. Гёте-то мы все в гимназии читали. Так это Гёте — ваша Библия, вот так-так!

Она сложила руки на груди, в молитвенную, точнее — певческую позицию, потому что действительно пропела, как сумела:

— Зовут меня Мими, но моё имя Лючи-ия… Ну, угадала? Теперь не отoпрётесь, уважаемый Адам.

Его лицо окаменело. Вот те раз, неужто и вправду угадала, опять? После такого его уже не сбить с подозрений, что весь цивилизованный мир там, на севере, внимательно изучает его личную праисторию.

— Нет, не Гёте. Предпочитаю первоисточники. А вы… смотрите, как вас оживило! Вас прямо… притягивают чужие секреты, грязные постели и использованные предметы туалета. Всё, что хоть отдалённо припахивает секрециями и сотворением приплода. Раз уж вы так умеете подглядывать в замочные скважины, загляните и вы в Библию, там этих скважин полно. Конечно, многие особо омерзительные, особо вас привлекающие тайны творения туда не вошли. Их надо искать в неканонических текстах. Но даже и в принятых вы найдёте указания на то, что и считающийся первочеловеком — вовсе таким не является. Что у него был предшественник. Почитайте внимательно первую и вторую главы, и вдумайтесь, если способны. Первая попытка слепить мужчину и женщину из одной глины окончилась плачевно. Что там, омерзительно! Такие вещи не рассказывать в подробностях, а умолчать вообще. Но и умолчания красноречивы, загляните, загляните в ту книгу… Из неё следует, что пришлось смять прежнее изделие и замесить по-новой. И уже не совершать прежней ошибки, а сделать бабу из ребра мужчины, чтоб вспомнила своё происхождение, коли cнова полезет щупаться. Хотя и это не спасло человека, баба опять подсунула пакость, но всё же не прежняя ошибка, а новая. И не такая омерзительная, о ней можно даже рассказывать, копить опыт… Стало быть — не с круглого ноля каждый раз начинать. Вот вам и начало движения истории, и весь её дальнейший ход. Всех составляющих её биографий, включая вашу, может быть… И мою, разумеется: ведь и я стараюсь прежних ошибок не делать. Хотя избежать новых вполне, конечно, тоже не могу.

— Вы правы, я почти всё это слышала… кажется, ещё в школе.

Лукавство было уж очень откровенным, её и саму оно покоробилo, ведь она отлично помнила — где и когда слышала: пару часов назад на площади, от самой себя. Но продолжила без заметной паузы:

— И всегда себя спрашивала: как же это, когда же это меня успели сотворить, когда по воскресеньям папочка выходной и складывает ручки? А по другим дням, от понедельника… до субботы, у него и без меня работы завались, всё расписано до мелочей.

Она поочерёдно разогнула предварительно загнутые пальцы, всегда находящийся под рукой календарь недели, состроила из них веер и помахала им. Одному дню пальца не хватило, и она присоединила к правой руке большой палец левой, к сожалению, прервав отлично начатое движение. Ничего страшного, и за такой не доведенной до конца операцией Адамо проследил достаточно внимательно, на что она и рассчитывала. Пальцы у неё красивые, вылепленные честно, она это хорошо знала.

— Это вам, бездельник, следует внимательно глянуть в подлинную Библию: там про привычки работящих папочек — всё точно выписано. Весь их календарь, подстроенный под эти привычки задним числом. Подтвердите это, padre! О… А где же он?

Она, наконец, повернула голову направо: позиция у правого угла конторки была пуста. Скосив глаза, она смогла глянуть и дальше, через плечо, но и холл был совершенно пуст, а входная дверь плотно прикрыта. Священник исполнил свою угрозу, исчез, просто испарился, будто он и был сделан не из твёрдого материала — из пара. И духу от него не осталось, словно он был не тело из мяса и костей, в которое вдули жизнь, а весь — дух. Дела призвали его, так он сам заявлял, на привычное поприще. Упырь отправился на своё место, в область своей тьмы: в свой гроб, и вряд ли уже сюда вернётся. Но от нас ему не уйти, мы сами к нему вернёмся, когда пожелаем. Может, там, во тьме своей спальни, выдавленный отсюда вурдалак собирается обдумать своё сегодняшнее поведение, да и всё своё прошлое, и переписать свою предысторию так, чтобы его больше не изгоняли из общества людей. Как это уже давно делают его более цивилизованные коллеги. Может, потому он так и поспешил к себе в спальню, что его прошлому следует поторопиться, подстраиваясь к уже определившемуся настоящему: чтобы не упустить своё место в будущем уже сейчас.