Борис Фальков - Тарантелла

— А банк?

— И банковские служащие тоже. Жаль, что в нашей конфессии это не принято.

Что ж, и эту сцену она позорно провалила. Картина жуткая: разгром. Даже последний удар ей не удалось нанести самой, священник опередил её, захлопнув дверь с сухим, удушенным у источника звуком. Лишь на миг ей были даны церковный мрак, мерцание алтаря в глубине, блаженная прохлада… И тут же были отняты, ей не дали даже перевести дух. Подстёгнутое исчезанием заманчивой картинки, взбеленившееся удушье снова схватило её за глотку, будто там всё же застряло огромное яблоко, которое ей не удалось проглотить. «Конечно, инквизиция не бастует даже во сне», прохрипела она, не зная, вслух или нет, но зная, каким жалким выглядит такое остроумие. Щёки её потемнели, то ли густо покраснели, то ли ещё позеленели, ведь всё это она подумала или сказала вдогонку, безответно, как бы расписавшись в своём отвратительном бессилии.

Во что ты превратилась, кобылка, в какую размазню! Проклятый тот миг, когда тебе навязалась, тебе была подсунута вся эта затея. И что же теперь плюнуть на неё и немедленно уехать? Но ведь ни то, ни другое сделать уже не просто. Первому мешает жгучая сухость во рту, а второму — вдруг закрывшиеся учреждения: для полноты твоего портрета не хватает только сбежать отсюда, как воровке, не уплатив за гостеприимство. Вот тебе, прими их как они есть, эти помехи, эти создающиеся прямо на глазах и мгновенно связывающие тебя обстоятельства. А ведь совсем недавно их ещё не было. Все причины и их следствия, все скупые вещи и постройки вокруг тебя, жестокие пейзаж и погода, сам крошечный, и такой бессердечный городишко — всё это звенья нанизанных друг на друга железных оков, голых недвусмысленных обстоятельств. Нетрудно понять, что ты крепко схвачена, стиснута ими, что задыхаешься под их давящим спудом. Их обращённые к тебе наружности, сложенные в одну поверхность, в один твёрдый край надвинувшегося на тебя, подступившего к тебе мира, притиснулись вплотную и плотно охватили тебя. И тебя охватывает оцепенение от тягостного сознания их преднамеренности.

Забастовка на почте, в банке, подумать, в такой забытой Богом дыре! Сколько там этих служащих — один-два? Да так не бывает, какой же в этом смысл, если оно не нарочно, нарочно для тебя! Что скажешь теперь: игра воображения, привычка всё обвязывать цепями ассоциаций? Откуда же им взяться, способность порождать их отнята у тебя ещё вчера, ты это знаешь. Нет, это другие, вовсе не игрушечные цепи. Это реальные узы, приковавшие тебя к событию, сковавшие тебя по рукам и ногам, по сердцу и мозгу, и дымящейся от прикосновений раскалённого их железа, окованной ими душе. Вот ты и оцепенела.

И вот, ты не можешь совладать даже с мелочами, с которыми запросто справляются все повсюду, и в их числе совсем ещё недавно — сама ты. А тебе продолжают создавать всё новые и новые препятствия. Только вот что: все эти люди, милая, продолжающие аккуратно подсовывать тебе новые обстоятельства, все они продолжают работу, навязанную и им уже давно. И они невольные соучастники того, что давно затеяно проделать с тобой. Сами эти люди — тоже обстоятельства. Их тоже тебе подсунули, а они о том и не подозревают. Они такие же невольники высочайшего обстоятельства, надевающего маску за маской, нанизывающего на одни и те же оковы звено за звеном, как и ты: сама для них болезненное обстоятельство, которое навязали, насильно всучили им.

Поверь, не было бы забастовки на почте, тебе придумали бы и всучили другое, а результаты остались бы те же. Сила, надевшая личину этих обстоятельств, лишь скрывается за ними, выявляет себя в них. Все почты и банки, обезьянье кривляние перед тобой участников действа, даже руины декораций сцены и её освещение — всё это из одного источника, источника этой силы. Все обставшие тебя обстоятельства — лишь её временная плоть. Бесформенная мощь обросла плотью формальных обстоятельств для того только, чтобы осилить тебя, совершить над тобой неслыханное насилие! Принудить стать на четвереньки в постыдную позицию, пригнуть шею, подставить круп, приоткрыться… И тогда… А тогда уж поздно будет вертеть по-куриному шеей, высматривая — кто же это так свирепо пристраивается к тебе сзади, чтобы и тебя нанизать на свой… нож!

В её паху вскипела густая волна, шейные мышцы пронзила боль. Тёмная краска обожгла щёки. И она визгливо выкрикнула, как кричит оскорблённая рыночная торговка, не сумевшая навязать свой товар: