Борис Фальков - Тарантелла

Ну, кобылка моя, твои надёжные весы отказываются работать на тебя. И начинают работать на другого хозяина, чьим рукам они теперь послушны. В чьих руках ты сама так неприятно беспомощна. А ведь совсем недавно, казалось, ты была полновластной хозяйкой: их и себя. Ты предчувствуешь, ощущаешь приближение и других неприятностей? Да, они уже тут.

Они тебе уже даны, пусть пока только в виде предчувствий неприятностей. Но это верные предчувствия, ведь что-нибудь да будет. Эти предчувствия дуновение будущего, а у него хорошая тяга, и нельзя не ощутить его мощное тяготение. Оно — неумолимое притяжение конца этой книги, начало которому положено тут. Возможно, и вся цель движения книги — её конец, для того он и положен в её начале, дан прежде всякого начала в виде цели, пусть и как неопределённое предчувствие её присутствия тут, с нами. Тогда начало конца уже дано, и это он вошёл сюда к нам в образе начала повествования о тебе, а в саму тебя — в виде предчувствий. И, значит, он уже дан нам всем, он уже с нами, тут.

Но пугаться-то тут чего? Дело обыкновенное. Будничная тема для работы небольшого отдела министерства будущего, по слухам, такое уже учреждено на твоей родине… Брыкаться поздно. Да и с чего бы это, разве ты сама не стараешься быть собой, подстраиваясь под заранее положенную цель: этот желанный образец себя, твой образцовый имидж? Значит, и ты стремишься к своему же пределу, к своему концу. Но и не только ты, всякое стремится быть собой, так становясь тем, что оно есть, отличное от того, что оно не есть. И вот, предел всякому — его же начало и конец, и оно определяет себя этими пределами, ограничивая себя собой. Всякое начинает себя своим концом и заканчивает своим началом. Начало только потому есть, что у него есть конец, и что оно само есть свой конец и своё начало. Или начало не может начать быть. А оно ведь — вот, тут и теперь: несомненно есть.

Страх перед концом — на что ему опереться? Только на то же начало. Повсюду, кругом — только начала, и мы с тобой всегда в своём начале, только теперь, и больше нигде. А если ты всё-таки всерьёз напугана таким началом, и вон — вся почему-то дрожишь, что ж, попытайся ещё раз взять в свои руки это безнадёжное дело: держать себя в руках.

— Мы такие прямиком из Неаполя, — сделала такую попытку, съязвила она.

— Добрый вечер. Меня не интересуют размеры кровати. Меня интересует отдельная комната.

Она старалась говорить холодно и энергично. Кажется, точно следуя тому старому, двадцатилетней выдержки каноническому сюжету, в котором не раз принимала участие. Этими стараниями ей удалось если не подавить, то скрыть охватившую её внезапную дрожь, следствие, как тут же выяснилось, не страха перед чем бы это? — а вполне понятного нетерпения. Да и называть дрожью естественные внутренние колебания между тем и этим, то есть, выбирание правильного продолжения действий и соответствующего ему тона, значит — неверно опознать их. Хотя, действительно, эти нормальные покачивания в виду предстоящего выбора того или этого так мелки, что их легко можно спутать с дрожью. Погоди, думала она, я тебе сейчас раскачаю твою лодку. Я вас тут всех живо раскачаю.

— Может, в вашем городе это считается капризом, но я просто не умею спать при свидетелях. Я привыкла спать одна.

— Вам не придётся менять привычки. Вы платите одна за двуспальную кровать, и спите одна. За ваши деньги вы получите даже больше, чем запрашиваете. Не только в комнате, во всём доме вы будете одна. Кроме вас, у меня ни одного постoяльца. И в городе — кроме моей, другой гостиницы нет. Так что и в городе вы как бы одна, совсем одна. Никаких свидетелей. Устраивает?

— Хм, — сказала она без улыбки, терпеливо прослушав эту быструю, с чётким выговором тираду. А ещё, если вникнуть, равнодушную, с оттенком враждебности. Но она не собиралась вникать, с какой стати! Вместо этого она перестала скрывать иронию и отвесила заодно больше энергичности своей реплике. Ирония, вот во что превратился привкус весёлости, обычно сигнализирующий об установлении внутреннего равновесия, ну да всё равно, сегодня веселья уже не организовать, это ясно.

— Вы как будто намекаете на грозящие мне опасности.

— Хм… — скопировал он её, и тоже не улыбнувшись. Хотя тень улыбки вроде бы и промелькнула у его губ, чуть правее их уголка, но, может быть, это была просто тень от лампы на его конторке. Не понять, слишком слабый свет. К тому же Страж Конторки, как и все предметы на ней, тоже окружён выступившим из них, разъедающим их детали голодным туманчиком. Он и мешает рассмотреть детали. Наверное, этот тип курит за троих.