Борис Фальков - Тарантелла

Ну да, я отпустил мальчишку. Он больше не нужен, расстанемся с ним навсегда. Если хочешь, ненадолго отпущу и тебя. Мне нужно собраться с силами, или, если тебе так больше нравится — почистить зубы. А тебе представится возможность побегать напоследок по старинке, самой по себе. Возможность в последний раз самой перевести дух, чтоб ненароком тебе не лопнуть, завершив всю отчаянную работу столь плачевным результатом.

Если сможешь — подыши без меня, как тебе вздумается. Поскачи и попрыгай своими прежними, тобою самой выработанными аллюрами, которые ты называла естественными. Поставь себе снова свою цель на место моей, и добивайся её привычными тебе средствами, ведь ты именно это считала своей свободой. Посмотрим, будут ли теперь соответствовать следствия твоих поступков их мотивам. А их ритм, который ты называла нормальным, культурным, даже человечным, и уточняла: европейским… Узнаем, действительно ли он так строго подчинён закономерностям, чтобы упасти человека от непредусмотренных потрясений. Попробуй сейчас сплясать по-своему, потрястись и подрожать культурно, в предусмотренных нормах: по-человечески. Так и быть, я подыграю тебе ещё разок.

На всё тебе дан один миг. Этого не много, но и не мало: это всё. Это всё тот же, знакомый тебе протяжённый миг, разделимся на него, дочка. А там опять обнимемся все, и все будем я.

И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал, проклят ты пред всеми скотами, будешь ходить на чреве своём и будешь есть прах во все дни жизни твоей. Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рожать детей. Адаму же сказал: проклята за тебя земля, из которой ты взят, ибо прах ты, и в прах возвратишься.

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из нас, и теперь как бы не стал жить вечно. И изгнал его, и поставил на востоке у сада херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранить путь к дереву жизни. И нарек Адам имя жене своей Жизнь, ибо она стала матерью всех живущих. И она родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа.

— Всё! — выпаливает она, вламываясь в холл. — Хватит с меня. Я уезжаю, сейчас же.

Стремясь не упустить это сейчас, нагнать и понадёжней ухватить его, она враз оказывается у конторки и тотчас же накидывается на неё. Зонтик сам начинает выбивать по стойке непрерывную дробь, пятки вторят ему почти в унисон, ударяя в гранитный пол лишь с незначительным опозданием. От их полусовместных ударов подпрыгивает лампа на столе Адамо, удлиняется и тут же укорачивается, ещё больше сгущаясь, тень на стене, чьё-то неточное отображение. Определить её хозяина трудно, она не соответствует ни одному находящемуся в холле оригиналу. Может быть, пульсирующая тень принадлежит самой спазматически сгущающейся ночи, и это её близнец-сестричка, младшая ипостась. Тогда ничего определять не надо, всё определится само: лишь чуть подождать, и вздёргиваемая куриными судорогами тень вберёт в себя не только стену холла — всё.

— Ско-ти-на! — продолжает она, вполне согласно триольным звеньям, из которых скована цепочка ударов: они передаются не только лампе на конторке, но и, посредством пористого скелета, грудной клетке её тела. Резонирует, учащённо сжимаясь и расширяясь, весь её объём. Голосовые связки не успевают с той же частотой пропускать весь выкачиваемый ею воздух, рвут уже не только фразы, но и все относительно длинные слова на доступные им порции.

— Го-во-ришь, полиция напро-тив? Вот так полиция! Что, твой любимый бандит и её упразднил вместе с телефонами? У нас не во-одят машину, начто-о нам… Как я могла попасться на эту удочку! Будто, чтобы разбить её, нужно уметь водить.

Подчёркивая сильные доли триолей, она ритмично закидывает многообразно полезный зонтик за спину, чтобы поскрести лопатки. Вскидываемый на 90 градусов локоть с чавканьем раззявливает мокрую подмышку и сразу захлопывает её. Жилет распахивается, его пуговицы сами расстёгиваются одна за другой. Рубаха поддёргивает и сбрасывает вниз утяжелённые, непомерно разбухшие груди.

В то же время свободная от зонтика левая рука сотрясает конторку, хватаясь за неё то в одном месте, то в другом. Но не для того, чтобы получить поддержку, слишком уж активно действует эта рука, а чтобы найти в конторке слабый стык, уязвимую пяту. Чтобы, наконец, разрушить это фальшивое убежище, фанерную декорацию, подражающую уютной лодке. Коричневая краска на борту конторки быстро тускнеет, покрываясь узорными отпечатками потной ладони, один к одному. Цепочка таких же сетчатых отпечатков, но подошв, уже связывает порог и стойку. Тапочки насосались жидкости вполне и теперь, подобно губке, при малейшем нажиме выделяют её излишки.