Борис Фальков - Тарантелла

Есть ли основания у слёз, литься из этих глаз, этого мы не знаем. Зато благодаря им мы узнаём, что плачем. Это совсем детский, с тихими всхлипываниями плач. Его можно и не услышать, но слёзы видны всем. Нас не может быть не жаль, а вот и симптомы жалости, прежде всего — хихиканье скрипача, уподобленное хрипящему пиликанью его примитивного инструментика, хрр-брр. Пляши, мол, я тебе подыграю, доченька. Оказывается, этот очередной претендент на роль папочки корчится на полу у наших ног. По его дрожащему подбородочку стекают пузыристые слюни.

И следующие симптомы не заставляют себя долго ждать, очевидно, нас жалеют искренне, от всей души. Перекрывая слившую в себе плач и смех музыку шторма, бушующего в цирюльне, снаружи доносится звон стекла, а потом и металлические удары. Похоже, там кто-то решил подыграть нашей музыке на бубне, уронил его на булыжник переулка и тот заскакал по камням вниз. Или кто-то другой выбросил из окна прямо на площадь гигантский железный поднос. Прислушавшись, мы узнаём этот голос вопящий, истошные призывы нашей «Фиесты».

Вняв призыву, мы подпрыгиваем, но занятую нами точку сцены не покидаем: тяжело приземляемся на пятки там же, откуда пытались начать свой бег. На помощь приходит кордебалет, и полученный нами ускоряющий пинок выносит нас вон из комнаты. Следуя путём, проложенным мальтийским воришкой, мы пробегаем мимо обшарпанного кожаного кресла и выскакиваем в переулок. Сучка ты поганая, из-за тебя меня выбрасывают из грязного кабака, как убогого попрошайку! Но что правда, то правда: спешить следует нам обоим, поспешим поскорей к финалу, навстречу ему. Он уже вот, великий разлучник, надвигается на нас, вырастает над нами, выходя за пределы поля зрения. Он навис над нами горой своего тела, вот, готов всей тяжестью встречи с ним и разлуки с другими навалиться на нас. Ввалиться и вселиться в нас.

Мы проскакиваем переулок без малейшей запинки, дробно отстучав копытами непрерывную цепочку триолей. В крутом вираже мы огибаем угловой дом, царапнув его плечом и, кажется, содрав с себя кусок шкуры. Ничего, ещё один лоскут в развевающихся на нас лохмотьях не помешает движению, наоборот, придаст ему устойчивости при любом ветре, не говоря уж о таком безветрии, как сейчас. Верно, с такими парусами мы выскакиваем на площадь, ничуть не потеряв равновесия: они наполнены ветром, исходящим от нас самих.

Наша бедная «Фиеста» — всё та же скромница-шлюха, стоит на том же участке панели, где мы оставили её вчера, в точно такой же вечер. Для бедной сиротки тот вечер и впрямь так и не кончился, всё ещё длится. Правда, не такая уж она сейчас сиротка, теперь она не одинока на этой сцене: на ней появились родственники. Вон, у входа в комиссариат припаркована ещё одна машина. И хотя её контуры мощней наших, зад тяжелей и нагло приподнят, в ней легко узнать кузена, из нашего же паучьего семейства Фордов: «Скорпио». Этот выскочка-родственник нам отлично знаком. Ещё одна неосторожная жертва прибыла… по протоптанной нами дорожке, по нашим следам. Ей бы ещё римский номер, и можно начинать всё сначала, опять с ноля. А ещё лучше — прямо мюнхенский.

При одной этой мысли у нас снова начинает ныть под ложечкой. Оставим эти глупости, смотри: «Фиеста» наша всё там же — да cама она не совсем та. Ей, как и тебе, пришлось претерпеть суровые искажения. В лобовом стекле проложены трещины, в капоте просечены колодцы, сломаны суставы дворников. Разорваны связки боковых зеркалец, они вырваны с корнями, в опустевших гнёздах наглая пустота разграбленного дома. Ещё одна кража? О, нет, нас уже не провести, уроки не проходят впустую! Выломать радио и снять зеркала — допустим, но зачем при этом бить фары и мять крышу? Пробитые в крыше дыры кратероподобны, вывороченные язвенные вмятины вопиют не об умелом воровстве, о сокрушительном насилии. Пафос этих воплей неумолимо свидетельствует о том, что с упражнениями в предупреждениях покончено и за дело берутся всерьёз. Надо бы ещё глянуть, нет ли таких же разрушений под капотом. И если они есть, если твоя догадка верна, тогда тебе и впрямь ни за что отсюда самой не убежать, никогда.

Но и помощи тебе ждать неоткуда, вокруг никого. Чужая машина у комиссариата совсем безжизненна: мотор выключен, фары не горят. Да и не хозяин ли этой машины виновник того, что случилось с твоей? Может быть. Должно же данное его карете имечко соответствовать как её имиджу — так и сокровенному её содержанию: хозяину кареты, как содержанию всего другого соответствуют все другие имена. Содержанию площади, вон, тоже по-прежнему соответствует найденное тобой для неё имя. Она снова тебе дана как колумбарий, даже воришки с твоей сумочкой на ней не видать, испарился вчистую, как издох.