Борис Фальков - Ёлка для Ба

— Как же теперь быть с версией Фейербаха, очного свидетеля? — Ди пожевал губами, это могла быть и улыбка.

— Мои ничуть не хуже, — отрезал отец. — Что нам, в конце концов, до князей Баденских? У нас свои князья, поближе, наши. Дело кровное, и нам всегда есть дело до Кутузова, или, скажем, Сандро Сандрелли.

— Почему-то год и день смерти Хаузера совпадают… — рассеянно заметила Изабелла.

— … с годовщиной его появления на свет, — подхватил отец. — Верно, это не только символично, тут и след. Запишем и его, и займёмся же наконец вплотную нашими уродами из цирка.

— Уже можно смеяться? — горько вопросил Ю. — Я знаю, почему они тебе поперёк горла стали. Получающие пенсию по врождённой инвалидности вызывают твою ревность, поскольку по твоему мнению они… они не заслужили её, в отличие от тебя, ведь так? Даже не ревность: ненависть, так?

— Это я у всех вызываю…

— У меня родилась идея, — вдруг громко проговорила Ба, и замолчала.

Все семь разноцветных пар глаз впились в её серые. А потом медленно опустились и уставились на руки Ба. Посмотреть было на что: эти руки безостановочно протирали фаянсовую тарелку с пастушками, только что висевшую на стене и вот, неизвестно каким образом, очутившуюся на коленях Ба, которая, кажется, всего этого вовсе не сознавала. Жуткий холодок прополз по крахмальной скатерти между чашками, призвякнули на блюдцах ложечки…

— Отличная идея, — повторила Ба. — Мы ведь тоже можем стать очными свидетелями изучаемого предмета. И, следственно, уже ни в чём не уступим Фейербаху.

— Как это? — брякнул отец: шутка зашла дальше, чем он предполагал.

— Для начала, — сказала Ба, пробуждаясь от своего странного сна, — ты должен подать свою версию происшествия в законченном виде.

— Но ведь это была… так, пустая комедия, — возразил отец, и Ди в знак согласия метнул своих зайчиков в сторону Ба. — Маленькое развлечение за завтраком.

— Ну, и продолжим развлекаться, — повела она плечами. — Не все ещё окончили завтрак.

— Ладно, — согласился отец и тоже повёл плечами. — Чтобы поставить точку, версия будет столь же безумной, как и её исходные. Младенец, найденный на Базарной площади, есть тот самый ребёнок, который заменил Каспара Хаузера в предназначенной тому могиле. Благодетель, сотворивший это, был сам Фейербах, который и был за то убит впоследствии вместе с им спасённым Хаузером. Убийцы, скорей всего, действовали по поручению родителей, точнее, родительницы Каспара: какой-нибудь дрессировщицы или наездницы, какой-нибудь Дуровой, желающей спасти свою карьеру. Или наоборот, в пику ей, в отместку за то, что по её настоянию были вынуждены тайно закопать ни в чём не повинного другого младенца.

— И кто же эти преступники? — спросила Ба. — Вернее — подозреваемые в исполнении преступления?

— Коллеги наездницы, разумеется.

— Господи, — вмешался Ю, — пусть будет хоть Сандро Сандрелли, закопавший труп своими… ногами, лишь бы вы уже кончили эту… комедию. Её пора кончать.

— И мне пора, в тиянтир, — заявила Валя. — Сегодня днём там «Оптимистическая трагедия».

— Кончить изложение рабочих версий, значит: перейти к допросам и очным ставкам, — заметил отец.

— Вот именно, — Ба вдруг встала, продолжая тем не менее протирать тарелку, — идея моя и состоит в том, чтобы пригласить Сандро Сандрелли к нам и устроить домашний концерт. Сборы публики, и соответственно — денег, я беру на себя. И, разумеется, музыкальное сопровождение.

— Ты забыла, — встревоженно заговорил Ди, — что ребёнок…

— А, — махнула рукой Ба, — ведь устраиваем же мы ему регулярно ёлку.

— Можем, стало быть, устроить разок ёлку и для Ба, — прошептала мать.

Вероятно, идея восхитила одного меня. Но зато так, что я не смог усидеть за столом, когда Ба отправилась в свою спальню, сопровождаемая общим молчанием. Старинное право залезать с утра в её постель пригодилось и сейчас: пока она ходила по спальне, протирая безделушки на трюмо, и само зеркало тоже — особенно тщательно, полки и тумбочку у кровати, я бродил за ней. Когда же она открыла шкаф и начала перебирать бельё, я стал разглядывать в зеркале своё отражение. Чем больше я его изучал, тем меньше оно мне нравилось. Честно говоря, я бы пригласил не Сандро, а мотоциклиста, смысл его полётов был куда мне понятней, чем стрельба по блюдечкам. Пригласил, разумеется, с приложенным к нему жанниным меховым животом.

Я сморщил нос, и потом высунул язык. Рожа в зеркале стала омерзительной. Настоящий урод, подумал я, и неожиданно для себя самого плюнул в эту рожу. На беду плевок получился смачный, обильный и звучный. Я замер от ужаса: по только что протёртому зеркалу стекала густая пузыристая слюна. Я услышал, нет, учуял у своего затылка струю раскалённого воздуха и обернулся. За мной стояла Ба с испускающими жёлтые, солнечные, как у Жанны Цололос, световые лучи глазами. Губы её шевелились, нет, извивались, ей приходилось кусать их, чтобы принудить к послушанию. Ноздри её расширились, Ба склонилась ко мне…