Vincent Killpastor - Школа Стукачей

«Прикольно» написал а?

Он писал этот роман семь лет. Семь лет, понимаешь? В это время весь его мир вокруг обрушивался. Все его пьесы, что играли и в Москве и в Питере и в Киеве, всё запретили. Ни один рассказ не издавали. Элементарных денег не было. Жрать купить. Перечитай, как он меню ресторана Массолитского описывает — Москва и москвичи отдыхают. Слюнки текут это читать. А задуматься — так ведь он голодный может, сидел, когда писал строчки эти самые. Его в угол загнали. Он тогда самому Сталину письмо написал — или работу дайте или отпустите за бугор. Сталин помог во МХАТ пристроиться, да вот только его пьес играть так и не разрешил. Вот в жизни как бывает.

Сталин. Да. Говорят — восточный деспот, сын грузинского сапожника. А он возьми-ка — то Пастернака тряханёт, то Горького, то Пильняка или Мейерхольда какого. Сапожник, а вот понимал какая власть у писателя над массами-то.

— Да какая там власть? Это же каким ебанутым надо быть — семь лет одну книжку писать?

— Действительно, Бибик, каким надо быть ебанутым. И не только что семь лет писал. Он писал о Христе, Пилате и Воланде. Писал в стране, где признать себя верующим было бы как встать на братвинском сходняке и признаться, что стучишь в оперчасть. Не поймёт ведь никто. Или писать про жизнь евреев, когда живёшь в гитлеровской Германии. Он писал Мастера и Маргариту семь долгих, тяжёлых лет, наполненных болью от пощёчин критиков, которые написали около четырёхсот разгромных статей о его творчестве и только три хвалебные. Там место есть в книге, где Мастер говорит: «Эх жаль трамваем зарезало Берлиоза, а не критика Латунского».

Мастер пишет, размазывая по бумаге своё сердце. А потом приходит критик Латунский, который всё на свете знает, и говорит, э брат, да у тебя в пятой строчке сверху дательный падеж вместо родительного.

Нехорошо, стараться надо. Работать над собой.

А потом довольный своим вкладом, идёт жрать биточки и стерлядь в ресторан дома литераторов. Он ведь тоже, бляха, литератор, Латунский-то.

Вот так, Бибик, на редкость надо быть ебанутым, чтобы писать семь лет книгу, которую только что и сможешь это прочесть в узком кругу друзей, а потом в стол её, на долгие годы.

Мастера и Маргариту издали в первый раз через двадцать лет после смерти Булгакова. А он семь лет писал её несмотря не на что. Конечно же, он не был нормальным человеком. Но знаешь, я бы все отдал, чтобы таким вот ебанутым быть, как он.

Да он и сам понимал, что не такой, как большинство. А это уже отклонение. Хочешь, ни хочешь. А бывает отклонение или в сторону гениальности или в сторону шизофрении. И вот писатель пишет и колеблется вечно между этой гранью — психушкой или славой. Психушкой, пьянкой с наркотой или вечностью. И понимает что балансирует, и боится в темноту упасть. Вот тут то и нужна Мастеру его Маргарита, чтобы каждый день читала его странички, целовала и говорила: «Ах как же чудесно ты пишешь! Продолжай в том же духе!» Вот где поддержка. А может попасть женщина вот как ты, Биби: «хули пишешь, все равно не издают, пошёл бы дворником что-ли пока устроился.»

Я так возбудился, что вскочив на ноги начал бегать перед Бибиком и Булкой.

— А Пилат! Ведь он же почти все сделал, чтобы спасти Га-ноцри. Государственного преступника сказавшего: «- что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.»

И это человеку, который власти самой был воплощением. Как вот Бурят этот, швырнул в министра стулом у того же в кабинете, а? Дух надо иметь! Чтобы под власть не прогнуться.

А вот не пошёл до конца Пилат. То ли за себя убоялся, то ли за державу Римскую и её интересы стоял горой, а прогнулся в тяжёлый момент. Как и я прогнулся, и ты, Олежка, и Бибиков, когда подписки разным дядям давали. Так то. У всех вон теперь праздник, революция, а мы тут, блин, как три мушкетёра гасимся. В белом плаще с кровавым подбоем…

Вот тебе, друг, Мастер и Маргарита. Книжка-то и про нас и про всех, оказывается.

Вот моя Вероника…

— Да заел ты уже Вероникой своей. Вон смотри — Сеты-ага понесли.

Сейчас из него самого веронику будут делать или маргариту.

Мы замираем на крыше и наблюдаем, как толпа человек из пятнадцати выволокла из серединского барака самого Сеты-ага, и быстро тащит его на середину плаца на поднятых вверх руках. Это напоминает мусульманские похороны. Вроде нельзя глумиться, но не сдержусь — по шариату покойного надо захоронить до заката солнца. Поэтому иногда это выглядит приблизительного так: родственники поднимают носилки с прахом и во всю прыть устремляются на кладбище бегом. Как спринтеры.