Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Наконец выехали на широкое мглистое плато. Художник попытался рукавом протереть стекло, потому что сумрак его утомлял, но снаружи все было неясно и серо, словно он смотрел через запотевшие очки.

— Здесь давай помедленней, — сказал шоферу охотник. Он опустил переднее стекло и высунул ружье. В машину ворвался влажный холодный воздух. Художник поднял воротник.

Тогда сидящая рядом с художником женщина — жена его знакомого (на ней была надвинутая до бровей лисья шапка, рыжая и как бы прихваченная сверху инеем) — зажгла лампу, похожую на небольшие прожекторы, которые стоят на высоких подставках в ателье фотографов, и направила ее свет на обочину дороги. Кабель зашевелился в ногах художника. Через минуту машина вплотную приблизилась к кусту. Он был так ясно виден — со всеми трещинками на коре и лишайником, — словно его рассматривали в лупу. Потом у придорожной канавы вырос татарник, высотой с человеческий рост. Художник отчетливо увидел его колючки — они светились — и удивился, что выцветшие, полусгнившие от влаги цветы сохранили фиолетовый оттенок.

Фонарь все рыскал по плато, перемещал комья земли (это двигались тени) и зажигал огоньки на заросших травой полях. Машина замедляла ход, а охотник, оперев ружье о дверцу, шевелил занемевшей рукой и говорил: «Давай дальше, это осколок стекла!» или «Знаю я эти гнилые пни, светятся, словно из фосфора!» Мотор прибавлял обороты.

Показалось новое село, с восточной стороны огражденное высокими тополями, а страдающие бессонницей зайцы все еще не появились.

Но вот возле куста ежевики что-то шевельнулось. Может быть, пучок сухой травы? Луч фонаря осветил его, покачал, потом потянул вверх, словно стремясь вырвать из земли. Пучок удлинился, и над ним загорелись два оранжевых огонька.

Первый заяц попался в световой капкан.

— Стоп! — сказал охотник и прижал приклад к плечу.

Заяц на секунду замер, стоя на задних лапах, потом пригнулся к земле (огоньки угасли) и пустился было наутек. Но мрак, вставший стеной на границе света, его пугал. Он приблизился к этой стене, ударился в нее, отскочил и бросился в другую сторону. Но там тоже была стена из мрака и страха. Заяц отскочил от нее, как пружина, и замер среди влажных комьев земли, снова распалив оранжевые тревожные огоньки своих глаз. Наконец он кинулся прямо на машину, а спустя минуту резко повернул (его белый хвост беспомощно мелькнул) и заметался в стенах мрака.

Охотник не спешил стрелять. Он думал, что предсмертный заячий танец забавляет художника (человеку редко выпадает видеть такое зрелище!), осторожно переводил дыхание, чтобы не сбить мушку, и ждал.

От выстрела машину слегка тряхнуло. Звук был глухой, без эха, он упал в канаву и увяз в темной мгле. Заяц подпрыгнул, словно хотел посмотреть, кто это в него стрелял, и грохнулся о землю.

Тогда раздался плач ребенка. Ночь старалась его приглушить, запеленать, тенью кустов и татарника, но он вырывался — мокрый, измазанный грязью — и растекался на плато.

— Что ты сделал? Там люди! — придя в себя, крикнул художник и почувствовал, что по лбу его течет холодный пот…

Потом он увидел спину своего знакомого, который шел по вспаханной земле тяжелой, уверенной походкой. Свет фонаря держал его в своем капкане, но он не искал спасения во мраке, который тоже вставал вокруг непроницаемой стеной. Куртка его шуршала — она была сшита на более крупного человека. Вот он приблизился к дороге, таща за собой огромную тень, которая цеплялась за кусты и растягивалась, как резина. Тушка зайца качалась у него в руках (заяц был совсем маленький. Может быть, поэтому он плакал, как ребенок?), брюшко подстреленного беглеца дымилось под светом фонаря, серебро шкурки плавилось в лиловых отблесках и текло по грязным коленям охотника.

— Мне нехорошо… — сказал художник.

Машина буксовала, по крыльям колес скреблись низкие кусты. Она качалась из стороны в сторону, пытаясь выскочить на шоссе. Свет ее фар, ощупывая путь, поднимался к перевалу.

В соседнем доме жила пожилая супружеская чета.

Окно их маленькой комнаты в первом этаже смотрело на наш дом, и художник, выходя на балкон, чтобы немного отдохнуть и выкурить сигарету, сам того не желая, — может быть, его привлекал солнечный свет, который падал на пол и зажигал ковер огненно-красным пламенем, — подолгу разглядывал эту комнату. В окно виднелся край занавески, старой и выцветшей, — теперь уже трудно было определить, какого она раньше была цвета: фисташкового или розового, — но хозяева никогда ее не задергивали, даже поздно вечером, ложась спать. Может быть, от рассеянности, а может, просто считали, что вряд ли найдется человек, который станет интересоваться их жизнью. Но такой человек нашелся. Это был художник. Сознавая всю неделикатность своего поступка, движимый скорее привычкой ко всему приглядываться, чем любопытством, он в свободное время смотрел в окно своих соседей.