Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

«Спроси, какого он полка», — приказал Бураго, наклоняясь с седла.

Несчастный турок заморгал, затрясся. У него перехватило горло, и язык еле ворочался.

«Урфанского полка, ваше благородие!» — перевел бай Никола.

«А справа? Чей лагерь справа?»

«Не знает. Может, Эски Шехирский полк, говорит, а может, еще какой».

«Значит, справа тоже турки. А ближе, к Марице?»

«Там, говорит, только прикрывающие части. Два батальона».

«Ну, господа, более или менее ясно, несмотря на туман, а? — обернулся к нам Бураго. — Сколько их, в сущности? Сто на одного! К тому же мы знаем, что они там, а они и не подозревают о том, что мы здесь. Верно, Лагутин?» — с улыбкой обратился он к одному из драгун.

«Так точно, ваше благородие! И в мыслях не держат!» — долетел из темноты бравый ответ.

«Тогда готовьсь! Выходим на дорогу. Прорываемся через Урфанский полк — каким образом, вам ясно, не так ли? И затем — в тыл прикрывающих частей!»

«А с турком как быть, Александр Петрович?» — спросил подпоручик, прыгая в седло. Вот уж поистине русская черта — едва враг обезоружен, как тут же наступают соображения нравственного характера и осложняют дело.

Однако на сей раз капитан Бураго быстро нашел выход.

«Его взял в плен братушка, — сказал он. — Братушка пускай и разбирается».

Да, то было нелегкое испытание для моего бай Николы. Не забывайте, что из-за таких, как этот пучеглазый турок, он десять лет провел в изгнании, десять лет был в разлуке со своей невестой. Как поступить? Да и времени для раздумий не было. Я видел при свете фонарика, как он заморгал, сдвинул свои мохнатые брови.

«Пускай идет, откуда пришел, — сказал он. А затем, словно оправдываясь, добавил: — Что поделаешь, тоже ведь душа человеческая !»

Думаю, что его слова пришлись драгунам по сердцу. Мы отпустили турка и через минуту позабыли о нем. Впереди нам преграждали путь тысячи его соотечественников, и следовало преодолеть эту преграду, чтобы продолжить затем наш путь к Пловдиву. Я спрашивал себя, скольким из нас суждено уцелеть. Если у турок стоят там кавалерийские части, не бросятся ли они за нами по пятам?

— Точнее будет сказать, Фрэнк, «по копытам», — шутливо поправила его невеста.

Он лишь кивнул в ответ. Мысли его были сейчас далеко, на затянутой туманом снежной равнине, где смутно трепетали в ночи сотни костров.

— Да, подобные сомнения теснились у меня в голове, пока мы выезжали на дорогу и перестраивались для броска, а наш неутомимый командир отдавал приказания:

«Поручик Глоба! Подпоручик Зенкевич! По местам! Все по местам!»

Мне же он сказал по-французски, чтобы не поняли солдаты:

«Держись посередине, дорогой мой. Я обязан тебя сберечь, черт подери, а то не перед кем будет позировать».

Скачка была бешеная. Я видел перед собой спину Бураго, позади себя слышал голос бай Николы. Драгуны уже выхватили сабли, однако все произошло совсем не так, как мы предполагали.

Уже за первым поворотом прозвучал выстрел. Возможно, нас заметил патруль. Вслед за первым выстрелом — второй, третий. Десятки разрозненных выстрелов. Не берусь утверждать, что целили в нас — турки понятия не имели, кто мы и где мы. Но вспыхнула эта пальба из за нас.

Пока мы огибали холм, стреляли уже вдоль всей линии костров. Бураго что-то приказал своим помощникам — одному господу ведомо, что именно. Я решил, что мы остановимся, повернем назад, но эскадрон продолжал скакать по открытой дороге, растягивая колонну, что казалось мне неразумным и ненужным. И словно для того, чтобы неприятель обнаружил точное наше местонахождение, Бураго крикнул что было силы «Ур-ра!». Шестьдесят две глотки — нет, шестьдесят три, ибо следует прибавить моего бай Николу — разом подхватили. Голоса летели навстречу залпам, заглушая, сливаясь с их треском. И в этой отчаянной перекличке, в этом беспамятном реве участвовал и я. Я — корреспондент, художник, лицо нейтральное. К чертям! Можно ли соблюдать нейтралитет в такие минуты!

«Направо!.. За мной! Клином!» — при каждой команде сабля Бураго сверкала, указывая направление.

На повороте эскадрон сгрудился, съехал с дороги и понесся прямиком на самые яркие из костров. И опять голос капитана перекрывал наши голоса:

«Плотнее! Не отставай!.. Ура-а-а!»

От волнения и воспоминаний у Миллета, вероятно, пересохло в горле, он умолк и потянулся к бокалу с мастикой. Композитор, до тех пор безмолвно восседавший на подиуме, словно только и ждал паузы:

— Ну теперь-то уж, воля ваша, а кровь прольется!