Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Время приближалось к половине шестого. Андрей несколько раз потянулся, застегнул рубашку, повязал свой любимый — оранжевый с желтыми пятнами — галстук и вышел на улицу.

Движение по Главной уже началось… Улица кишела молодежью и школьниками, которые шли группами и задевали друг друга. Молодые супруги прогуливались значительно медленнее, шагая солидной, уверенной поступью и покрикивая на своих детей. Над Дунаем сгущались сумерки.

Андрей вспотел, пока дошел до «Москвы», и, запыхавшись, вошел в ресторан, который в такое время всегда оставался полупустым. Он осмотрелся и сел за первый от входа столик, откуда просматривался весь зал. Нужно ждать Живчика. Андрею было жарко и скучно. Оркестр еще не играл, окна — не задернуты тяжелыми шторами.

Официантка принесла кофе. Это была красивая женщина с большими черными глазами и плохо выкрашенными волосами. Она достала какой-то смятый конверт и о сердечной улыбкой подала его Андрею. В конверте было письмо — почти страница машинописного текста, — которое начиналось так:

«Уважаемый коллега, извиняюсь, что не могу прийти на встречу, но служебные обязанности…»

Письмо было претенциозным и смешным, испещренным высокопарными фразами типа:

«…анализируя случайность своего утреннего решения иметь беседу с Вами по делу медицинской сестры Боневой…»

Это было извинение.

Затем следовали кое-какие напутствия, связанные с подробностями дела, о которых Андрей отлично знал из сплетен.

«Горячо советую Вам обратить внимание на тот факт, что ребенок подвергся эксгумации, т. е. его труп выкапывался для судебно-медицинской экспертизы. Это имело важное значение для хода следствия. Уже доказано, что ребенок умер не вследствие операции, а отравлен пирамидоном (латынь), который был введен ему вместо физиологического раствора (латынь). По совести говоря, я считаю (и это мое заключение), что Ваша доверительница, медицинская сестра Бонева, является доказанно виновной».

В заключение следовали общие замечания морально-этического характера, связанные с «возмущением всей городской общественности подобным поступком».

«Город вправе негодовать, ибо загублена молодая невинная жизнь из-за небрежности…»

Живчик считал, что это дело могло бы послужить материалом для превосходного сценария, и Андрей почувствовал, как от обиды ему становится дурно. Зал с белыми скатертями и синими музыкантами, настраивающими свои инструменты, растворился — реальными были только спазмы в желудке. Андрей испытывал к себе острую жалость, ему казалось, что его разыграли самым неприличным образом. «Знаете, — продолжал Живчик, — как люди обожают смотреть операции. Я и сам, например, неравнодушен к фильмам такого рода, ведь и зрительно интересно…» Еще несколько извинений. Подпись. Дата. Город.

Андрей залпом выпил кофе. Скомкал письмо и бросил себе под ноги, продолжая незаметно его топтать, словно мальчишка, мстящий игрушке. Постепенно сознание прояснилось. У него из головы не выходило это невероятное сходство Юлии и сестры Боневой. Ни на минуту не оставляла мысль о том, что ему надо защитить Юлию. Разумеется, Юлию, которой тридцать лет… Он пнул под столом письмо, гордым жестом поправил узел галстука и пальцем подозвал официантку. Уверенным, не терпящим возражений топом сказал:

— Порцию коньяка.

— Большую или…

— Большую… — оборвал ее Андрей и обеими руками схватился за голову. Впервые он осознавал, что город сопротивляется ему.

Ночь была ясной и глубокой. Гуляя в парке по берегу Дуная, Андрей смотрел, как умирает небо и рождаются звезды. Дунай походил на светлый, сверкающий остров. Пахло виноградом, старым вином и маленьким провинциальным городом. Виноград был собран, и старики ссыпали его в подвалы, а мужчины помоложе мыли бочки, готовили корыта и соковыжималки…

Адрес привел его на маленькую улочку, которая спускалась к пристани. Он почувствовал, что нервничает, и остановился перед калиткой, чтобы докурить сигарету. Дом оказался самым обыкновенным — такими были почти все дома в городе, — с небольшим двориком и навесом, увитым виноградом. Перила веранды были выкрашены в синий цвет, а внизу под ними густыми рядами поднимались цветы.

Волнуясь, Андрей пересек двор и нажал кнопку звонка у входной двери. Вскоре ослепительно вспыхнула наружная лампа, и на пороге появилась медсестра Бонева в старом зеленоватом пеньюаре. Андрею показалось, что он стоит перед огромной, уже не новой китайской куклой. Оба смутились. Андрей принялся сконфуженно извиняться за позднее посещение, а она то и дело повторяла: