Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Нет, это был не страх, но ужас, даже не предчувствие. Может быть, точнее всего назвать это болью, в которой соединились все три чувства. Невыразимая тройная боль, знакомая только женам шахтеров. Словно что-то отрывается от тебя, но не для того, чтобы родиться, а чтобы погибнуть. И мы бежали стиснув губы, с разметанными ветром волосами. Бежали, прижимая к груди бутылки с молоком, сумки с хлебом и яблоками, купленными к обеду, которого, может быть, уже никогда не будет. А над нами все несся металлический вой сирены, словно голос женщины, которая первой узнала о беде.

— Где обвал? В туннеле? — то и дело спрашивала я.

Мне ответили, что обвал произошел на Шахте четыре.

Не хочу врать, прежде всего я испытала облегчение, жгучее, вызывающее слезы облегчение, но, несмотря на это, все так же продолжала бежать рядом с другими шахтерскими женами.

У входа в рудник нас остановили милиционеры. Толпа внезапно замерла, словно пытаясь уловить хоть какой-нибудь отзвук того, что сейчас происходило глубоко под землей. И тут над нашими головами затрещала коробка громкоговорителя.

— Дорогие женщины, — произнес взволнованный мужской голос, — говорит главный инженер рудника. Сохраняйте спокойствие. Обвал незначительный. Спасательные работы уже заканчиваются. Через некоторое время смена поднимется на поверхность. Ранен только один человек.

— Тогда почему здесь четыре машины «скорой помощи»? — выкрикнула стоящая рядом со мной женщина. Развалившийся седеющий пучок упал на воротник ее коричневого пальто.

Вереница пустых вагонеток со стуком исчезла в горле входной галереи.

— Хорошо хоть, что эту галерею открыли, — сказала женщина. — Раньше была только вертикальная шахта с лифтом. Настоящая могила, да еще сверху надпись: «Бог в помощь». Ты, верно, не помнишь. У меня тогда муж здесь работал. А сейчас внизу оба сына. А у тебя там кто?

— Ученики. Я из вечернего техникума.

Мы ждали. Казалось, мы могли простоять целые сутки, много суток и, не чувствуя ни холода, ни голода, не сводить глаз с черного дугообразного входа в галерею.

Сначала раздалось тихое позвякивание рельсов, потом заколебался воздух — это вагонетки толкали его перед собой по темному стволу рудника. Наконец блеснул свет фонаря, бледный и трепетный, словно луна, отраженная в воде колодца.

Женщина закусила нижнюю губу и сжала мне руку.

В первой вагонетке лежал раненый. Два молодых врача в испачканных белых халатах держали на коленях его забинтованную ногу. Когда состав врезался в толпу, раненый открыл помутившиеся глаза и осмотрелся. Я представила себе, как нужно ему сейчас увидеть хоть одно знакомое лицо, которому он мог бы улыбнуться: «Вот видишь, я живой!» Но он, верно, был из села, приезжал сюда шахтерским автобусом, и, может быть, в это самое время его жена сидела где-нибудь под навесом, плела циновки для парников и удивлялась, с чего это, господи, у нее с самого обеда так тяжело на сердце…

Они были в одной вагонетке: Филипп, Иван Дочев и между ними Мариан. Их шахтерские лампы еще горели. Я знала — вряд ли кто-нибудь придет их встречать, и, выступив вперед, помахала рукой, чтобы и они тоже нашли в толпе хотя бы одно знакомое лицо. Но меня оттеснили в сторону, и больше я их но видела. Встретились мы только вечером. Все трое сидели на своих местах. Филипп — спокойный, седина его, как всегда, сияла в свете лампы. Иван — как всегда, мрачный, словно рассердившийся на всех и на все, а рядом, угревшись в своем синем с красными оленями свитере, дремал Мариан. Когда я бросала взгляд в их сторону, Иван, наверное, под партой толкал мальчика, потому что тот вдруг спохватывался:

— А? Что?

Шахтер, не отвечая, показывал на меня своим квадратным подбородком. Паренек широко распахивал глаза, и по его лицу было видно, как честно он силится проснуться. Но руки его, лежащие на раскрытой тетрадке, продолжали спать.

Я не сказала Михаилу, что ходила на Шахту четыре. Пришлось бы рассказывать и о той странной тройной боли, которую я испытала, а он бы меня не понял. От скольких еще подобных минут придется мне оберегать Михаила? Ну что ж. Охраняя его свободу и уверенность в своей силе, я сама стану гораздо сильнее и легче вынесу предопределенную судьбой боль родов, которую могут вынести только женщины.

По утрам Михаил спит до последней секунды и у него не остается времени для зарядки. Поэтому он делает ее вечером — двадцать отжимов на вытертом гостиничном ковре. Я смотрю на него, перегнувшись через край кровати, горячее дыхание его сильного тела радует меня. Под смуглой кожей вздуваются и опадают полные жизни и соков тугие узлы мускулов, и кажется, что они тоже ликуют, наслаждаясь движением.