Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Боцман и Илийчо подняли капорту, на которой лежал труп Паско. Труп медленно начал сползать и упал в воду, ногами вниз. Покачиваясь, он опускался все глубже и глубже.

Когда подняли Мишка, Илийчо вспомнил о флаге, который не спустили, замахал рукой в направлении мостика, где тотчас взвыла сирена. Бык яростно замычал и сильнее заметался в клетке, ударяясь боками о прутья; труп Мишка стремительно сполз по капорте и опускался, словно торопился найти Паско в морской пучине… Моряки молчали, лишь некоторые плакали, но не о погибших, нет! Они плакали о своей собственной нелепой и тяжелой жизни, от безысходности.

…Солнце зашло, смеркалось, всходила луна. Подымалась она необычно: прямо из воды, кроваво-красная, огромная. На горизонте она чуть задержалась, похожая на мину с обломанными рогами; темные пятна на ней напоминали пятна засохшей крови.

Между кораблем и луной лежало бескрайнее пространство, озаряемое кровавым светом, и, затуманенное испарениями и съедаемое сумерками, оно казалось напоминанием конца света…

Потом луна поднялась и звезды растаяли. Страшный мертвенный сумрак залил корабль, обозначил видимые пятна и тени, и моряки снова почувствовали себя беззащитными, как под прицелом…

Со стороны кормы послышалась соловьиная трель: Илийчо робко подул в окарину. Далеким и жалостливым повеяло от этих звуков, но у людей не хватило сил переносить и эту боль, и кто-то сердито крикнул:

— Да замолчи ты там!

Всем стало неловко от этого крика.

— Я спрячу ее, уберу… Ах ты, черт возьми! — сконфуженно бормотал Илийчо.

У клетки с быком Жельо говорил Дичо:

— Я считаю тебя своим человеком, салага… И слушай, что я тебе скажу: если бы не было этих швабов, ничего бы не стоило тихонько пробраться на мостик, а его — за горло: «Поворачивай назад, сволочь… Наша жизнь — не твоя жизнь! У тебя ничего нет на этой земле, а у меня есть!..» Тяжело мне, салага! Половину земного шара исходил, за молодца считал себя, а здесь молокососы и эта сволочь Шульц мной командуют! Они хотят, пусть рыб кормят — мне что, а почему я должен кормить?

Очевидно, занятый какими-то своими мыслями, Дичо отозвался рассудительно:

— Как-то на миноносце сделали обыск и нашли у парня книгу. Какую — неизвестно, но запрещенную. Опасную! И — понятное дело. Смирный был человек, звали Ставри. Мичманы схватили его под мышки и держат, словно он мина или торпеда и, если его отпустят, так сразу он и взорвется, а корабль взлетит в воздух… Капитан разбил ему нос… А тот: «Бейте меня, — кричит, — бейте, все вам зачтется!..» Я тогда так дрожал, что капитан, обходя строй, заметил, заподозрил что-то, велел обыскать… Ничего не нашли, но сунули и меня в карцер — так, на всякий случай…

В жидких сумерках надстройка с огромной трубой и орудиями на ней казалась заброшенным домом.

Можно было различить дуло автомата за плечом часового.

— Отвалялся я положенные мне три дня, — продолжал Дичо, — времени для размышлений хватало… Все допытывался у самого себя: какая это была книга, что перевернула корабль вверх дном, и что в ней было такого страшного для господ?.. Потом уж мне помогали добрые люди: не одну — двадцать книг прочел! И считай, до этого я не жил — только ходил по свету да искал свое место в нем. Как из глубины выплыл и смотрю — солнце, небо, свет!.. Силой согнали нас сюда, и только силой освободимся мы отсюда. Понятно?

— Э-эх, Дичо, — вздохнул плотник, — я и в Салониках знал путь, хотел сбежать, да ведь потом с лихвой отыграются на детях и жене… Так-то вот, не плачет мать Бежка, да плачет мать Стоежка [24] Пословица, аналогично русской «Куда ни кинь — все клин». .

— В Салониках нельзя, — заметил Дичо. — Где скроешься в Салониках? Кругом поля. А нам надо в горы.

— К тому же и пистолеты у этих скотов, салага.

— Есть, покуда они у них. Понятное дело. Выбей у Шульца пистолет, что останется от того же Шульца?

— Ну, это так… А потом что?

— Потом — спускай шлюпку… Кто хочет — пожалуйста, кто нет — скатертью дорога! Курс — к берегу… в горы… А в горах сейчас много таких людей, как мы. Понятное дело.

Жельо догадывался, особенно в последнее время, что Дичо думает так же, как и он, и сейчас, когда убедился в этом, он и обрадовался и испугался.

— Страшно, — признался он.

— Кто говорит, что не страшно? О жизни идет речь.

Разговаривая так, они видели Илийчо, который слонялся взад-вперед у планшера, губы его шевелились, будто он читал молитву.

Вдруг Илийчо вздрогнул.