Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Лине проснулась:

— Чай, много ему платят?

— Лопатой, говорят, загребает.

— Эва! Опять Прицисам голову ломать, куда девать деньги.

Гостья встала, потянулась за посохом. Ничего дельного из Раюма она не выжала. Разве что про Гунаровы деньги.

В следующем доме она подсмотрела, что Дарта и Амалия глядят друг на дружку волком. Знать, снова поцапались. Надобно было выведать подробности. Прошлась с Дартой до погреба.

— Чего она скосоротилась, будто дерьмо надкусила?

— Попробуй договорись с безмозглой старухой. Совсем из ума выжила!

У грядки с редиской Лине подошла к Амалии и, словно собралась помогать, выдернула сорнячок.

— Да, у чужих мыкаться не то что среди своих жить.

Слова ее попали в самую точку. Амалия прижала уголок косынки к левому глазу, из которого могла выкатиться слеза в любой миг.

— И так стараешься, и сяк — все ей плохо. Ходит злая, как аспид.

— Ну, я пошла.

До обеда надо было успеть забежать к Дзидре.

Когда Лине, вконец умаявшись, явилась в «Малкалны», Трине уже загоняла корову в клеть.

— Где опять тебя носит? Дома вся работа стоит, я одна разрываюсь. Корову слепни жрут — стой рядом, маши хворостиной, не углядишь — молоко сбавит. Много ли тут успеешь… А она шляется. Кулема!

Обойма кончилась, теперь можно спросить:

— Ну, что слышно-то?

Лине устала, да и зло разбирает: обзовет, обругает ни за что ни про что.

— Э, да что они знают! Живут как в мешке.

— Ну скажи хоть, где моталась.

Трине выпытала маршрут и резво бросилась в клеть. Никак приспичило в уборную — с кем не бывает. Лине ждала, ждала и лишь с опозданием спохватилась, что сестра-то давно за рекой, — осталось еще несколько домов, где сама она не успела побывать.

Лине плюнула. Промычала корова, напомнила, что пора искать подойник. Кто знает, когда Трине приволочется. Совсем обленилась. У коровы в корыте хоть шаром покати, обед и не думала готовить. Носится по Заливу как угорелая.

— Эва!

Пролаза вытирает губы и покрякивает:

— Будто холщовым рушником горло ободрало.

Керста смотрит озабоченно.

— Глотни сверху березового соку — смягчает.

Пролаза отшучивается:

— А что, в «Калнах» течет еще?

Керста добродушно шмыгает носом. Оба знают, о чем речь. Как-то раз Рейнису Раюму случилось проходить мимо березы, из которой Прицисы недавно гнали сок. Лунка слезилась. Поблизости оказался Прицисов пацан. Раюм его отчитал:

Гунар это запомнил. На свою беду. В школе задали сочинение про любовь к природе. Он возьми и расскажи о соседе. Да еще со стишками. Учительница что-то не так поняла, влепила двойку.

Железо и то устает, а люди тем более. Свадьба кончилась, продолжается досиживание.

Даже Пролаза не старается. Не то общество, чтобы хвост распускать.

Время от времени веселье еще поддерживает Огуречный мужик. Снова оседлал своего конька — латышские народные песни.

— Кому что, а мне мое. — И как рванет во всю глотку:

Свадебные гости, выслушав номер, вежливо посмеиваются. Лишь Ольга ехидно роняет:

— Ты ведь ничего больше не можешь, как только такие вирши распевать.

Богатырского сложения. Вся фигура источает благодушие, чему немало способствуют толстый живот и улыбающиеся глаза. Округлость живота не переходит ту грань, за которой человека называют толстяком. Будто кожа натянута на тугой барабан. Застучи по нему колотушкой, и Прициене не надо будет таскать с собой музыкальные тяжести. Возможно, сходство порождал неизменный жилет, с которым Андрей Куга не расставался ни на лугу, ни в гостях. Когда этот дюжий человек заходил в комнату, все равно большую или маленькую, в ней сразу становилось тесно. Своеобразным было уже само появление. Андрей открывал дверь и замирал, словно его заклинило в проеме. Постоит с полминуты и прогремит: «Здорово, мужики!» Если в помещении находились одни женщины, обращение не менялось. Исправить тут ничего было нельзя — как записали однажды на пластинку, так и поется. После приветствия квадратное лицо расплывалось в улыбке, которая не сходила до тех пор, пока Андрей всех как следует не рассмотрит. Если вглядеться в него попристальней, то в мочке левого уха можно было уловить некоторое сходство с ручкой от глиняного кувшина. Но обычно такие детали оставались незамеченными, поскольку внимание привлекала импозантность Андрея Куги в совокупности. Андреем Кугу кликали только соседи. Раньше его по имени называли все: и в бригаде, и в колхозном центре. Теперь имя заменило довольно стойкое прозвище. К иному человеку оно прилипает еще в детстве, и он не в силах избавиться от него до самой могилы. Андрей Куга своим прозвищем обязан был процессу индустриализации. Колхоз наряду с другими отраслями решил заняться овощеводством. Стали сажать огурцы, чтобы пополнить колхозную кассу за счет весенних доходов. Выручка от тепличных урожаев показалась слишком скромной. Возникла мысль: почему бы не попробовать под открытым небом? Огурцы любят солнце и влагу. Насчет тепла можно было не опасаться. Но никто не мог поручиться за регулярность дождей. Поэтому колхоз первым в районе обзавелся поливальной установкой. Агроном выбрал на берегу Нельтюпите солидный участок. Затем к Андрею Куге приехал сам председатель.