Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?

Морелли в смущении прокричал ей вслед:

— Подожди у развилки! Слышишь? Не дури, Маргит!.. — Но машина уже скрылась из виду.

— Ничего не понимаю… Такой взбудораженной я ее еще никогда не видел.

— Премьера… — ничего не выражающим тоном сказал Петер.

— Ты думаешь! Но так волноваться! Не следовало отпускать ее одну.

— Ничего с ней не случится, — насмешливо буркнул Петер.

— Да я не о том, — сказал Морелли. Он представил себе ночь. Долгие рыдания, полосы света на стене, отбрасываемые ночником. Теперь уже все равно.

— Я, пожалуй, пойду…

— Брось, ничего страшного. Дойдем до пруда, а потом я отправлюсь домой. — Невольным движением он взял Петера за руку. Тот высвободил руку и закурил.

Молча они двинулись в путь. На улицах было еще людно. Хрустальное сияние выглянувших звезд слегка охладило горячий, сливово-синий воздух.

— Какое чистое небо. — Морелли показал на звезды: — Падают…

— Загадайте желание.

— А почему бы и нет? Я люблю всякую бессмыслицу.

— Наша профессия такая.

— Не профессия, а искусство… У меня, Петер, нет профессии.

— Однако зарабатываете вы неплохо!

— Ты что придираешься? Ты же прекрасно знаешь, о чем я говорю. И прошу тебя, давай на «ты». Впрочем, если не хочешь, скажи прямо.

— Да нет, отчего же, — запротестовал Петер, — просто как-то не получается. Язык не поворачивается, и все тут. Не обращайте внимания, говорите мне «ты».

«Уважает, — удовлетворенно подумал Морелли, — уважает парнишка. Комплексует, наверное. А ведь нет у него для этого, увы, никаких оснований. И он это быстро поймет».

— Слушай, откуда ты узнал, что Вернер импотент? Из-за того, как он тогда с цветами?.. — неожиданно вспомнил он про капитана.

Петер нехотя ответил:

— Да нет, это только так, нюансы. Я давно подозревал. Настоящий мужчина не бывает груб с женщинами. Даже животные и те… Возьмем хоть быков, они только друг друга бодают.

— Но он, кроме Като, никому не хамит.

— Ну как тебе объяснить. Помнишь, твоя жена приходила однажды на репетицию. В таком оранжевом платье без рукавов. Она облокотилась о барьер напротив Вернера. А я рядом стоял. Картина была откровенная, но она, конечно, не нарочно. А Вернер даже внимания не обратил. Только когда заметил, что я смотрю — ты уж прости, сам знаешь, как это бывает, — тогда только уставился. Напрягся изо всех сил, но без толку. Ничего не почувствовал. Тут он разозлился и без всякой причины пнул льва. С тех пор я уже не сомневался.

— Тебе не приходится напрягаться, верно? — шутливо спросил Морелли, но в голосе его послышалась растерянность.

Петер поднял на него глаза. И ответил с беспристрастностью естествоиспытателя:

— Нет. Я люблю женщин.

«Я чуть не поставил себя в смешное положение, — мелькнуло у Морелли, — впредь надо быть осторожнее».

Они свернули на безлюдную улицу.

— Что-то меня не тянет сейчас в кафе… Ты как?..

— Я хожу в кафе, когда на душе муторно, — сказал Петер, — оттуда выходишь как новенький.

— Из этой толпы?

— Конечно. Все на тебя смотрят, тут не закричишь. Дары цивилизации! Со временем я привык подавлять таким образом боль, как зевок в обществе.

— О какой боли ты говоришь?

— О всякой. Я не делаю из своих горестей стихотворные циклы.

«Он восхитителен, — подумал Морелли, — как ни грустно, совершенно восхитителен. И перешел наконец на «ты».

— Сядем. Сегодня у тебя не может быть плохого настроения. Все прошло отлично.

— Ты серьезно так думаешь?

— Послушай — да сядь ты наконец на лавку, — восторги не в моем духе. Я себе цену знаю. И голова у меня работает. Я не о том говорю, чего я внешне достиг, а о том, что́ я по сравнению с другими. Мне всегда хотелось быть лучше, понимаешь? Но не только ради себя… Впрочем, я не это хотел тебе сказать, а то, что, когда я увидел тебя наверху, я подумал — для меня все кончено. Ты был великолепен, это было настоящее, мне до тебя расти и расти… У меня еще никогда ни к кому такого чувства не было.

— Правда? Ты вправду так считаешь? — в волнении перебил его Петер, да так некстати, что Морелли почти обиделся.

«Ему до меня совсем нет дела! И зачем только я затеял этот разговор? Его распирает от успеха. Может, он из высокомерия, а не из скромности говорил мне «вы»?»

— Я всегда говорю правду. Вежливость в искусстве — пустой звук. Тебе это лучше других известно.

— Прости меня, — сказал Петер, с силой теребя его за рукав пиджака. — Мне так важно это слышать!

— Но ведь ты и сам так думаешь, разве нет? Подобные вещи человек всегда о себе знает.