Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

Они ведь скептически посматривали на Академию.

— Эй, парень! — грубым, но всё же не злым голосом воскликнул кто-то совсем над ухом. — Слышь ты, тебе говорю!

Вынырнув из размышлений, Приблев обнаружил, что парень — это он. Звал его детина в шинели — детина самого неприятного и замызганного толка, какой только можно сочинить. Он был небрит и вроде бы ничем нарочно не испачкан, но всё равно покрыт будто пятнами, и даже шинель сидела на нём косо, что, надо заметить, с шинелями случается редко. Смотрел он с каким-то равнодушным превосходством, как, наверное, смотрят на жертву хищники, решая, стоит ли мараться.

Сходство с хищником усиливалось и присутствием за спиной у детины трёх других.

— У тебя очки зачем жёлтые?

— А зачем бы не жёлтые? — растерялся Приблев. — Нравятся.

— Чё, нравится, когда всё вокруг как эт-та… моча? Вместо воды-то?

По довольной физиономии детины можно было предположить, что слово «моча» он почитал чрезвычайно учёным, а сам бы воспользовался выражением покрепче. В городе, где есть район с названием «Ссаные тряпки», можно и не стесняться, но говорить этого вслух Приблев благоразумно не стал.

— Зачем сразу моча? Может, лимонная вода. А ещё, знаете, я читал исследование, что на жёлтом фоне чёрные буквы лучше воспринимаются, чем на белом.

— Так это чё, чтоб, эт-та, умным быть? — задиристо придвинулся детина.

— Да нет. Просто нравится.

Детина почесал за ухом.

— И чё, если так лучше читать, нам тоже жёлтые очки надо?

— Почему же? Вам ведь другое нравится.

— Чегой-то другое? — обрадовался детина. — Думаешь, я не читаю? Как бы ты лучше меня тут, да?

— Разве я это сказал? — нахмурился Приблев. — Я думаю, что, раз на вас нет очков, то вам и не нужны очки — ни для чтения, ни для… ну, чего угодно ещё. И, если уж на то пошло, с медицинской точки зрения я в этом смысле как раз хуже вас, — и он щёлкнул пальцем по штейгелевской бляшке, привешенной в честь возвращения домой на видное место.

Нахмурился и детина — кажется, теряя к жертве интерес.

— А зачем было бить стёкла в Доме письмоводителей? — решил спросить Приблев — другой ведь возможности не представится! — и спешно уточнил: — Нет-нет, вы не подумайте, пожалуйста, будто я говорю, что это вы лично. Но ведь кто-то из Охраны Петерберга, верно? Да и не только в Доме письмоводителей… Разбитые стёкла разве чем-то полезны? Мне просто любопытно понять, как устроено…

Детина, собравшийся было оставить жертву в покое, посмотрел на Приблева с новым интересом. Дружки его — то есть, конечно, соратники, сослуживцы, или как верно назвать отношение одного солдата к другому? — но на язык просилось слово «дружки»; дружки его переглянулись.

— Я читал исследование, — выделанно гнусавым тоном ответил детина, — что без стёкол лучше дышится. Но это не чтоб они здоровыми были. Это потому что мне так нравится.

На этом он Приблева отпустил с миром и даже, пожалуй, с некой покровительственной симпатией вроде той, что проскальзывала иногда у Гныщевича.

А мама Приблева даёт уроки музыки — ходит по домам Белого, Купецкого, Конторского районов, заглядывает в Усадьбы. Сейчас, наверное, музыка мало кого волнует, но она не из тех людей, кто просто останется на месте и не попытается всё-таки прийти, всё-таки попробовать. Каково же ей шагать мимо битых стёкол и таких вот детин? А каково Юру? Он ведь, как и сам Приблев, тоже нередко уходит в себя, о чём-то задумывается, и, если его выдёргивают, может рассердиться. Ему, наверное, тут опасно ходить.

Может, Приблев поэтому соврал, что прячется в общежитии, — чтобы они о нём не переживали так же, как переживает о них он? Но всё равно ведь будут, и — вот парадокс — как раз потому-то он и не сидит сейчас в безопасности.

А странно всё-таки, когда жизнь раскалывается надвое. Она давно уже раскололась, ещё с заводом, а то и с Академией. В Академии, на заводе, в Революционном Комитете есть Приблев — приличный студент, ценный счетовод и, кажется, доверенный друг; дома же есть Сандрий Придлев — врач-неумёха, младший сын, небольшое разочарование и при этом дражайший ребёнок и брат.

И другой парадокс заключался в том, что Приблев чувствовал себя в ответе за Придлева, а то и, пожалуй, начинал на него влиять, и уже Придлев задумывался о том, что в свете нового налога ему следовало бы подыскать себе невесту, чтобы уберечь Юра от денежных тревог.

Вот только неприятная правда состояла в том, что Приблев не слишком-то хотел за Придлева отвечать, даром что различие у них — в одну букву.