Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

— Перепродажа оружия Охраны Петерберга недопустима, — скороговоркой постановил Твирин, не в силах сознаться, что сам бы он на себя тут рассчитывать не стал.

Это было оно, второе дыхание недостойных кошмаров: так называемая Вторая Охрана метафорическим вторым кольцом обхватывала шею Твирина, передавливая подсказанные камертоном слова.

Твирин — материализовался из смутных чаяний и пытался, как уж мог, им соответствовать (исподтишка выливая приносимый ему в кабинет алкоголь, о да). Но то были чаянья Охраны Петерберга — настоящих солдат, которых подравняла и привела к относительно общему знаменателю служба. Нет, людьми они были разными, но в разнице их так или иначе проступала общность — проблем, надежд, идеалов.

(Поделись Твирин хоть с кем-нибудь сим тривиальным соображением, ему бы непременно съязвили в ответ: «Охрана Петерберга — и идеалы! Держи карман шире». Он, впрочем, не делился.)

Приставив обрез к голове барона Копчевига, Твирин, забрезживший вдруг за мальчишкой Тимофеем Ивиным, согласился нести бремя именно этих идеалов. А потом Временный Расстрельный Комитет смухлевал и против воли подсунул ему другие.

Сначала речь и вовсе шла о том, чтобы разом призвать в Охрану Петерберга большое количество новых людей, ибо таковы необходимости города. Твирин нелепость отверг: если всякий сможет называться солдатом, прозвание это растеряет свой смысл. Тогда Временный Расстрельный Комитет извернулся, отыскал компромисс — и Твирин со всей ясностью разглядел, до чего же подла природа компромиссов.

Новые люди солдатами не назывались, но всё равно их было столько, что камертон теперь на каждом шагу улавливал разрушительную какофонию. Многим из них казармы были развлечением, этаким таинственным запретным миром, который вдруг взял и отдёрнул занавес. И, конечно, их так и тянуло по мелочи испытывать этот мир на прочность — вместе с тем, кто рискнул его воплотить.

Вот тогда кошмары и стали непобедимыми. Прежде он каждый миг опасался разочаровать солдат, поломать неверной рукой их вымечтанного Твирина, который откуда-то всё знает о солдатских нуждах самого трудноуловимого — экзистенциального — свойства (не ляпнуть бы ненароком такое словцо!) и умудряется их отстаивать перед генералами. Теперь же он ждал, как Твирина начнут по кусочку растаскивать другие. Чужие. Те, которых своими сделать не удалось.

Проклятые водка и бальзам вновь звякнули по нервам бутылочным стеклом — Твирин ведь понимал, чуял, слышал в камертоне, каким надобно быть, чтобы очаровать ни лешего не смыслящую в казарменных проблемах Вторую Охрану. Громким, самоуверенным, со всяким готовым выпить, перекинуться в картишки, поделиться анекдотом, но обязательно щедрым на снисходительные, где-то даже обидные поучения. Повидавшим жизнь со всех мыслимых сторон и чрезвычайно тем возгордившимся.

Понимание — страшная кара, если следовать ему не можешь.

И кошмары сыпались снегом за шиворот: кошмары, что кто-нибудь прознает, как он хмелеет с половины кружки пива, как не держит в уме карточных правил, как выстрелил единственный раз в жизни (и тот в упор), как не ударил никого и вовсе ни разу, как от некоторых анекдотов до сих пор краснеет, как не может похвалиться хоть каким завалящим постельным подвигом — всевозможные стыдные «как» так сразу и не сосчитаешь.

И снова: Гныщевич — трезвенник, Плеть — тавр, даже Андрей, будто бы подходящий казармам, вырос в чрезвычайно состоятельной семье, что уже повод придраться. А последним присоединившийся к Временному Расстрельному Комитету Золотце не снимает бриллиантовых брошей, размахивает кружевными манжетами и, кажется, даже иногда по светской моде подводит глаза. Зато потом подведённые глаза закрывает — и стреляет точно в монетку с совершенно немыслимого расстояния. Вот и весь разговор.

Но Временный Расстрельный Комитет не Твирин. С Твирина спрос куда строже.

Когда они с генералом Йорбом выбрались из казарменных переходов на городскую сторону, колкая хватка мороза всё же чуть приободрила. Изматывающие умствования порочны, поскольку ничего не дают, а только отнимают. За привычку к ним надо в очередной раз поблагодарить дом Ивиных, тесный и скучный. Единственная же известная Твирину микстура от умствований — живая жизнь.

На которую они с генералом Йорбом сейчас имели возможность налюбоваться сполна.

— …Ах, вы меня всё-таки не пропустите? Очаровательно! И к каким именно средствам вы собираетесь прибегнуть? Схватите, повалите в снег? И быть может, отходите сапогом по рёбрам — поговаривают, у вас в Охране Петерберга это самая мягкая из вольностей, кои вы себе разрешаете. Будьте так любезны, дайте ознакомится с полной редакцией меню, в Патриарших палатах его с неподдельным интересом обсудят!