Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Всегда убийственно освежающий в суждениях граф Набедренных, дослушав хэра Ройша, полюбопытствовал: ежели устав предписывает Охране Петерберга бросать в темницу всякого, кто это самое петербержское спокойствие нарушает, отчего бы ей не устремить свой взор на, собственно, Городской совет?

Хэр Ройш меленько хихикал: да, волнения в городе именно Городской совет и спровоцировал — не пожелав бороться с Четвёртым Патриархатом за смягчение нового налога. По бюрократии — можно и арестовать, можно-можно, даже интересно, чем бы всё кончилось, если бы у Охраны Петерберга хватило пороху на такой жест.

И все потешались потом целый вечер, но никто почему-то и мысли не допускал, что пороху Охране Петерберга всё же хватит. А Твирин почувствовал вдруг себя уязвлённым: потешаться легко, потешаться приятно и выгодно самомнению, но разве не должно быть — всем, каждому — стыдно? За то, что они живут в мире, где Охрана Петерберга никогда не осмелится арестовать Городской совет?

Это уродливый, тоскливый мир — и, промаявшись несколько дней, Твирин пошёл его менять.

Вот как теперь — ночью к генералу Йорбу.

— Конюх Хляцкий, — вполголоса произнёс Твирин, убедившись, что дверь заперта.

— По-прежнему надеется неведомо на что, — отозвался генерал, протягивая портсигар.

Папиросы не водка и не бальзам, с папиросами Твирин быстро совладал. Спасибо, леший, хоть за это.

— Пора прекратить это недоразумение, — спичка брызнула искрами и вероломно надломилась. — В казармах уже судачат.

— Расстреливаем на рассвете? Или стоит приурочить к какому-нибудь событию? — уточнил генерал Йорб.

Твирин всмотрелся в непроницаемую маску идолища, заменяющую ему лицо: генерал Йорб ведь понял тогда, что такое уродливый и тоскливый мир. Не отмахнулся от дерзости.

Твирин солгал ему, что со дня на день город оденется в листовки с этим самым вопросом.

Почему — вы — не — арестовываете — Городской — совет.

Твирин пообещал ему листовочников. В обмен на честный ответ: так почему?

(Спасибо, леший, и за сказочную дурость оскописта, который не стал отсиживаться у графа или в Алмазах, чем невероятно упростил Твирину выполнение сего обещания.)

О расстреле речи, конечно, не шло. Расстрел — заслуга камертона внутри Твирина, впервые зазвучавшего, когда барон Копчевиг принялся убеждать генералов, что арест Городского совета поставит Охрану Петерберга в сложнейшее положение, поскольку прецедентов не было, поскольку реакция Четвёртого Патриархата непредсказуема, поскольку без властного органа город затопит хаосом и далее, далее — навстречу уродливому и тоскливому миру. Три других генерала не были тверды в своём мнении, они всё примеривались мысленно к тому факту, что срочное совещание на территории казарм может завершиться для Городского совета препровождением в камеры. Зато солдаты хмелели на глазах: неужто им прикажут препровождать? Им — Городской совет?

И камертон внутри Твирина звякнул: они способны на большее. Они уже прожили в воображении триумф ареста, и если барон Копчевиг заморочит-таки генералов, они будут разочарованы. Но если выстрелить теперь — подхватят. Без приказа, без размышлений. Камертон настаивал.

Если бы камертон ошибся, расстреляли бы Твирина. Приставив обрез к говорливой голове барона Копчевига, он успел спросить себя, страшно ли это.

Страшно. И одновременно — вовсе нет. Только близость пропасти и делает любое твоё движение предельно точным.

«Вы террорист», — сказал ему потом генерал Йорб. Ничуть не изменив непроницаемую маску лица.

«Можете арестовать вместо Городского совета меня».

«Во-первых, я жду, что вы приведёте листовочников. Во-вторых, это означало бы отказаться от причастности к расстрелу Городского совета — что глупо. В-третьих, успеется».

Как же много кошмаров тому назад это было.

Докурив папиросу до половины, Твирин всё-таки убедил себя, что и в этот раз генерал Йорб непременно воспротивится уродливому и тоскливому миру.

— Я не намерен отменять первоначально избранное наказание. Никто не будет расстреливать конюха Хляцкого как обыкновенного преступника. Он солдат Охраны Петерберга и заслуживает чести самостоятельно прервать свою жизнь.

— Но за всё время, проведённое наедине с револьвером, он так и не сподобился это сделать, — генерал Йорб медленно, по крошке стряхнул пепел. — Вы знаете, как его заставить?

— Нет. Но я знаю, что другим солдатам его пример необходим. Больше, чем самому конюху Хляцкому.