Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)

Подняв на удивление тяжёлую тумбу, Гныщевич как можно тише перенёс её под окно. Забрался. Минут через десять ему стало ясно, что попытки бесплодны. Доски не поддавались ни измученным пальцам, ни рычагу в исполнении верной шпоры. Не то чтобы они были как-то особо крепко прибиты, просто мало кто способен оторвать доску голыми руками.

Тумбу пришлось вернуть на место.

Думай, mon ami, думай. Ты у себя единственный друг остался. Никто не полюбит того, кто позволит сгинуть единственному другу.

Рано или поздно им надоест, и они просто войдут в этот подвал с револьверами. Тело потом выкинут на какую-нибудь неприметную улочку. Удивится ли кто-нибудь, что Гныщевич, который недавно как раз побил покусившегося на него преступника, всё-таки попался следующему? Aucun. Никто не удивится. Ну а генералы заметят Управлению, что, коль скоро второй подряд градоуправец столь бесславно покидает пост…

Ничего, зло ухмыльнулся Гныщевич, им ещё придётся познать на себе гнев Туралеева.

Généralement parlant, генералам было бы выгоднее всего таки прикончить Гныщевича побыстрее. Они же не могут всерьёз верить, что он согласится выйти к людям, отречётся и никого не обманет. Шантажировать его нечем, главный рычаг давления счастливо укатил к Хикеракли. Почему тогда не убивают? Либо чересчур сильно хотят гарантий будущей власти — чтоб непременно с отречением на бумажке, либо между ними самими нет согласия. И одно, и второе можно эксплуатировать.

Вот только как, как?! Не из заколоченного же подвала!

В губу себе Гныщевич вцепился до крови, по давешнему укусу — очень больно. Кровь капнула на шёлковую градоуправческую рубаху.

Хм, а это мысль.

Не формулируя оную до конца, он хорошенько пнул свою жалкую койку, с размаху на неё прыгнул и изогнулся дугой. Крепко сцепил пальцы, чтобы руки ненароком не разделились. Начал молотить ногами и бессвязно кричать.

Обеспокоенная солдатская голова в подвал просунулась мигом. Стоят, значит, под дверью, слушают. Леший. Завывать Гныщевич не перестал, но молотьбу утихомирил. Продолжил сипло дышать и извиваться.

— Чё стряслось? — просунулся второй солдат.

— Припадок какой-то, — растерянно предположил первый.

— Ага, у этого — и припадок.

— Ну он же подстреленный…

Второй, более строгий солдат призадумался.

— Эй, чё с тобой?

— Воз… духу… — просипел Гныщевич и старательно булькнул в горле скопленными за время биения слюнями. — Ды… шать…

— Воздуху не хватает, — любезно перевёл первый солдат. — Смотри, кровью харкает…

Его collègue сомневался. До Гныщевича долетел свежий ветерок с лестницы. Оказывается, в подвале и правда было очень душно. Именно это, по всей видимости, и убедило солдат.

Строгий ушёл, а через несколько минут вернулся с гвоздодёром. С грохотом подволок тумбу к окну. Занятно, он вряд ли бы развёл тут самодеятельность без одобрения генералов. А они не стали сами заходить и проверять припадок на зуб. Всё идёт, как они и задумали? Тогда незачем доски отрывать, пусть бы Гныщевич и дальше мучился.

Значит, заняты чем-то другим. Здесь, не здесь?

Доски, au fait, никто не отрывал. Отрывали доску . Верхнюю. С улицы хлынула приятная влажность. Гныщевичу безо всяких комедий стало лучше.

— Еды всё равно не велено, — жалостливо бормотнул нестрогий солдат, когда его сослуживец унёс гвоздодёр и доску. — Говорят, без еды человек месяц может…

— Врача… — прохрипел Гныщевич, вознося мысленные хвалы жестокости генералов. Еда — это непременно развязывание рук, а сюрприз лучше сберечь.

По поводу врача солдат колебался. Что принесёт врач? Трату времени и лечение от несуществующего припадка.

— Слушай, — обратился Гныщевич к солдату более человеческим голосом, — сколько тебе надо, чтоб меня отсюда вытащить? Чего тебе, денег? Хочешь чин? Будешь высоко в полиции или даже в Управлении…

Солдат отшатнулся. Ну вот, заодно и выяснили, что даже самые мягкосердечные из них не слишком склонны договариваться. Уж конечно, на такую вахту только проверенных ставят.

Когда дверь снова закрылась, а ключ в ней провернулся, Гныщевич ещё немного похрипел pro forma и кинулся к окну. Оторвать остальные доски, когда верхнюю уже сняли, было бы нетрудно — можно было бы просто на них повиснуть. Пролез бы он без труда.

Бы.

За досками на окне красовалась решётка.

Подёргав её чуток, Гныщевич с трудом удержался от того, чтобы не пнуть койку повторно — тогда б к нему точно врачей привели. Решётка. И не абы какая (бывают просто вставные рамы с прутьями), а крепко приваренная к стене. Гныщевич подёргал ещё немного, но безрезультатно.