Мария Тумова - Обнаженные души

Венсан смотрел на него, не отрываясь. С презрением, но без вызова. Его пугали пытки. Он знал, что перед ним в их лапы попал Сесар Моралес. Но Сесар был физически сильнее. Рабочий, затем солдат, переживший серьезное ранение… Венсан, при атлетическом телосложении, оставался изнеженным аристократом.

– Молчите, мсье Кара? Ну что ж, мы заставим вас говорить.

На Орийак налетел щемящий ветер, не холодный, но завывающий, резкий, пронизывающий. Он будто рвал рамы с петель, свистел и свистел, срывая листву, проникая в щели стареющего дома. Было серо и пусто. И в доме, и в сердце.

В этот вечер она, казалось, выплакала все свои слезы. Душа была истерзана. Сесар был еще жив. Венсан жив. Еще…

И это было лишь мгновение. Короткое и бесценное. Она даже не знала, когда оно оборвется…

Он сидел на стуле, с руками, связанными за спиной. Он ослаб от двух часов пыток и почти потерял сознание. Подошел эсэсовец и выплеснул прямо в лицо полведра ледяной воды. Хриплый, сдавленный стон слетел с его уст.

– Говори, мразь!

Венсан снова пришел в себя и поднял глаза. Он молчал. Он должен был молчать. Столько, сколько сможет продержаться.

– Хорошо. Молчи. Все равно ты заговоришь рано или поздно.

Офицер отошел к столику, взял длинный тупой нож и обернулся. У Венсана перехватило дыхание. Он даже ненависть перестал чувствовать. Только страх.

Офицер засунул нож в открытый очаг, лезвие накалилось до красноты. Венсан вжался в спику стула.

– Ты можешь остановить это в любой момент.

Но Венсан молчал.

– Что ж…

Каленое железо коснулось груди. Венсан стиснул зубы, но хриплый душераздирающий стон вырвался изнутри.

– Хочешь молчать – молчи.

– Подождите… – вместо голоса был лишь тихий шепот.

Ему показалось, что это предел. Офицер вновь занес нож.

– Ну?

Венсан снова стиснул зубы. Еще можно было терпеть. Лезвие с шипением разъедало плоть. Мускулы Венсана натянулись, словно струны.

– Я расскажу, – произнес он еле слышно.

– Что?

– Я расскажу, – громче выдавил он, – все.

Терельман отложил нож и выжидающе уставился на измученного Венсана.

Кара перевел дух, грудь жутко жгло, волосы мокрыми прядями спадали на лоб, затекшие руки были беспомощно стянуты за спиной тугими веревками. Он был бессилен.

– Мы знаем, что ты обладаешь сведениями о планах союзников, о высадке десанта во Франции, – подтолкнул его офицер. – Остается назвать дату и место. Где и когда?

Венсан дышал прерывисто. Тело сводило от невыносимой боли. Хотелось покончить с этим как можно скорее.

– Когда? – рука офицера снова потянулась в сторону раскаленного ножа.

– 6 июня, – выдохнул Венсан.

Офицер кивнул удовлетворенно.

– Где?

Венсан слегка прищурился. Голос звучал еле слышно.

– Па де Кале.

Тихий одинокий звук крупных капель, срывающихся из щели в потолке и падающих на пол где-то в углу, – вот и все звуки, наполнявшие тишину этого сырого неприветливого места. Было прохладно, а затхлый сырой воздух мешал дышать. Совсем крошечное окошечко высоко-высоко под потолком, словно под пару кирпичиков, и то стянутое суровыми прутьями решеток.

Венсан сидел у стены прямо на полу. Звуки падающих капель заменяли удары часов, словно совпадая с бегом секундной стрелки.

Теперь он точно знал, в чьей жизни был включен финальный отсчет.

Его больше не пытали. Он больше был не нужен. Оставались считанные секунды, часы, дни. На дворе середина мая. Скоро закончится война. И жизнь тоже… закончится.

Пыль ложилась густеющим слоем. На полы, шкафчики, столы, стулья… Серый, пасмурный, холодный дом стал приютом для одиночества.

Соланж сидела в гостиной в старом деревянном кресле-качалке, в котором любил в свое время сидеть отец. Глухо стучали часы. Как когда-то давно, когда она не пошла на решающую встречу с Айзеком. Почему-то именно сейчас отчетливо вспомнился тот момент. Тот день, когда она предала человека, любившего ее. А ведь тогда она боялась только лишений, голода и нищеты. Тогда она не знала, что такое страх – страх потерь, страх разрушений, страх одиночества.

Соланж не плакала, забывшись в полудреме с открытыми глазами. Ей казалось, что суровые фамильные часы отсчитывали ее последние минуты.

Бежать… Может быть, сейчас она теряла свою единственную драгоценную возможность. Так тяжело бежать от своих, от еще живых, но уже потерявших надежду. Помочь им она не могла. Не могла даже увидеть, даже проститься. Надо было бежать, но она не могла себя заставить. Не могла, словно здесь, в опустевшем Орийаке, ее все еще что-то держало…