Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

Голову повело.

— Я вдруг вспомнила одну забавную историю. — Мой голос ничуть не изменился, но в то же время звучал как чужой. — Примерно столетней давности. Некий джентльмен по фамилии Арчер решил проучить своих суеверных друзей. Он подговорил конюха завернуться в простыню и в назначенный час войти в гостиную. — Перед лицом повис сизый дым; я слабо махнула рукой, пытаясь его отогнать, и ощутила лишь привкус вишнёвого табака. — После ужина, когда джентльмен с друзьями отдыхал у камина, бесшумно отворилась дверь, и на пороге появилась таинственная фигура, укутанная в белую ткань. Приятели бросились врассыпную. Джентльмен подошёл к привидению и похлопал его по плечу со словами: "Славная вышла шутка, Том, а теперь сними-ка эти тряпки". И тут дверь снова открылась, и показался конюх с накинутой на плечи простынёй. "Звали, сэр?" — спросил он.

Я умолкла. Голову вело уже невыносимо. Паола тревожно обернулась ко мне, позабыв о несчастном Роджере:

— Не совсем понимаю, к чему вы клоните, леди Виржиния.

— Тот джентльмен посмеялся над приятелями, но тут же сам лишился чувств, — через силу улыбнулась я. И заключила: — Поучительно, неправда ли? — а затем потеряла сознание.

…Ветер перебирает сухие розовые лепестки с азартным шелестом, точно карты тасует. Мёртвый сад замер в вечном ожидании; он пахнет гербарием из альбома провинциальной девицы — сухие листья и цветы, пожелтевшая бумага, растрескавшаяся обложка из кожи, капля вульгарных духов.

Я облачена в старинное платье невесты, но подол у него измазан застарелой кровью. Он шелестит, как бумажный; каждый шаг даётся с трудом. В глубине помертвелого розового сада видна ажурная беседка. Над ней поднимается дымок.

Мне нужно туда.

Движение отнимает столько сил, что невозможно глядеть по сторонам. Но всё же я замечаю кое-что: корсет с разорванной шнуровкой на пожелтевшей лужайке, висельную петлю на ветке старой ивы, пустую колыбель под кустом шиповника… Они жаждут рассказать свою историю, но ещё не время.

Беседка действительно не пустует: леди в изысканном трауре курит трубку, разглядывая письмо. Она шагает вбок, становится вполоборота, и я вздрагиваю: вместо лица у неё сгусток тьмы.

К этому привыкнуть нельзя.

— Леди Милдред! Я… я так скучала.

Она улыбается, не оглядываясь на меня.

— В том, чтобы скучать о ком-то, есть особое удовольствие, милая Гинни. Не все люди должны возвращаться; не все тайны должны быть раскрыты.

Под ногами у меня что-то шуршит. Я опускаю взгляд: у босых ступней в сухих розовых лепестках ползают пустые змеиные шкуры. Яда у них нет…

Но если есть шкура — значит, была где-то и змея?

— Не понимаю… Это предупреждение?

— Это всего лишь опыт. — Она без улыбки бросает письмо наземь, и оно тут же исчезает — под ворохом розовых лепестков и змеиных шкур. — Некоторым тайнам лучше позволить умереть.

Поднимается ветер — и вздымает тучи пыли. За грязным облаком почти не видно сада; но сквозь шелест и вой начинает постепенно пробиваться странный размеренный звук.

…Он мне хорошо знаком — так падает земля на крышку гроба.

Очнулась я в глубоком кресле. Вокруг царил полумрак, из которого книжные шкафы выглядывали робко, точно запуганные приютские дети… Впрочем, глупость несусветная: уж скорее, мальчики и девочки из приюта имени святого Кира Эйвонского могли кого угодно запугать.

Я слабо рассмеялась; звук этот слишком напоминал стон, и вселил страх в меня саму.

— В последнее время, леди Виржиния, остроумие вам не изменяет, — послышался усталый голос Паолы. — Но, с прискорбием признаюсь, не все ваши шутки мне нравятся.

— Скажу откровенно, мне тоже, — ответила я и попыталась привстать. Голова всё ещё кружилась, но совсем немного. — Давно я здесь?

— Около получаса, — откликнулась Паола, помогая мне встать. Её смуглое романское лицо выглядело бледным — неужели волновалась из-за моего глупого обморока? — Недолгий срок, но многое изменилось, — и она вдруг приложила палец к губам, делая знак помолчать, а затем указала на дверь.

Я прислушалась.

Где-то в глубине дома бранились двое. Мужские голоса, и причём хорошо знакомые. Один, разумеется, принадлежал Роджеру, а другой… неужели Эллису?!

— Ни слова не разобрать, — досадливо прошептала я и тут же устыдилась: подслушивать чужой разговор — занятие, недостойное леди. — Не то чтобы это меня беспокоило, разумеется…