Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

Долго ли, коротко ли шел Волохов, а только в конце концов пришел он со своей летучей жароносной дружиной в те места, в которых никто уже не удивлялся солдатикам. То была срединная, самая глубинная Россия, до которой доходил не всякий враг; ни хазары, ни варяги тут не задерживались — не потому, что тут было плохо, а потому, что им было тут неуютно. Шла и шла летучая гвардия, постоем заходила в деревни, и в каждой деревне спрашивали их по-разному.

— Это што ж, с войны, што ли?— говорил косматый дед-пасечник, угощая их свежим медом и разливая холодное, из погреба, молоко.

— С войны, дед,— отвечал ему Яков Битюг.

— И што, жмет немец?

— Да какой немец, дед?— удивлялся Битюг.— Немца побили давно.

— А-а,— кивал дед.— Глубоко живем, ничего не знаем. И вести не доходят, и радио што-то молчит. Раньше еще говорило, а теперь молчит. Давно побили-то?

— Да лет семьдесят уж, кабы не больше.

— Ну, и хорошо. А то ведь он и досюда не дошел, ходу сюда ему не было. Так вот и не знаем.

Битюг починил деду забор, перекрыл крышу, постучал молотком в сарае, подлатывая стены,— старик сетовал, что у самого уже сила не та. Деревня их, от которой пасека стояла в трех верстах, была полупустая, как большинство русских поселений: одни уехали, другие умерли, но тут еще теплилась жизнь, крепко устроенная.

— Что ж, уходят все?— спросил Волохов.

— Иные уходят, иные и приходят,— загадочно отвечал дед.

— Командир,— сказал Битюг, отведя Волохова в сторону.— Жалко деда, один живет. Я б ему на пасеке помог, да потом бы тебя догнал. Хорошо тут, командир, чую — мое тут место. Не серчай, я останусь. Прежде нигде остаться не хотел, а теперь знаю — пора.

— Так и оставайся,— широко разрешил Волохов.— Видно, и впрямь такое твое место. А если последние времена близко, подобное должно лепиться к подобному.

И Битюг остался.

Долго ли, коротко ли шли они без Битюга, а только пришли в другую деревню, еще поближе к Жадрунову, но поближе не напрямую, а, как бы сказать, по касательной. В этой деревне выбежала им навстречу девчонка в красном платьице в горошек, совсем молодая, лет пятнадцати.

— Ой, никак солдатики!— крикнула она.— Солдатики, а солдатики! Што, побили вы немца?

— Давно побили, красавица,— ответил за всех Михаил Моторин.— А у вас, чай, и не слыхивали о том?

— Не слыхивали,— покачала головой девка.— Говорят, у немца таньки и еропланы.

— Дак и у нас таньки,— в тон ей отвечал Моторин, подходя поближе и оглаживая ее ласковым взглядом.

— И газы ишо,— сказала девка.— Как пустит немец газу, так все и полягают.

— Никак нет, газы запрещены,— пояснил Моторин.— Молочка бы нам, или кваску…

— А как жа вы говорите, што побили его, а сами вон куда зашли?

— Это мы по домам расходимся, милая,— сказал Моторин.

— Долго воевали,— недоверчиво сказала она.— Отец бабки моей, мой прадед, как ушел, так и вести нету. Ишо до революции было.

Волохов с ужасом, а пожалуй, что и не с ужасом, а почему бы с ужасом, наоборот, с легким даже весельем догадался, что девка говорит о первой мировой войне, которая, по ее представлениям, все никак не заканчивалась; именно ею объяснялись все жертвы и пертурбации, включая колхозы и их последующий крах. В срединной России все давно уже объяснялось войной.

— Ну, теперь заживем,— сказал Моторин.— Отвоевались. Тебя как звать, красавица?

— Ксенией добрые люди называют,— хихикнула она.

— Ну, Ксения, пойдем, выпьем за победу!— сказал Моторин, и все они пошли пить за победу. Конца тут не было увлекательным рассказам про войну. В деревне жило пять стариков да шесть старух, да общая на всех внучка Ксения, чьи родители давным-давно из деревни уехали — тоже, видать, на войну. А куда ж ишо можно уехать из деревни, если не на войну. Прислали оттуда одно письмо, звали бабку Прянишну к себе, но бабка Прянишна для войны была уже старая и никуда не поехала. Если немец придет сюда, так она его ухватом, но чтой-то маловероятно. Никто еще не доходил, даже и в революцию приехал комиссар, плюнул и уехал.

— Ты не серчай, командир,— после застолья сказал Волохову снайпер Моторин,— но я чувствую к этой девице влечение и, если будет на то благоугодное твое согласие, останусь здесь.

Он уже заговорил в местном духе, это было заразительно. Пахло в деревне великолепно, и медом, и дегтем.

— Дак оставайся,— благословил его Волохов и после уютного ночлега на сеновале пошел с неуклонно уменьшающимся отрядом дальше.

Долго ли, коротко ли шел Волохов со своей убывающей гвардией, а только пришли они в следующую деревню, где жил одинокий бобыль с мальчиком. Мальчик был немой, а бобыль глухой и все толковал про какого-то хранцуза. Еще у них была говорящая собака. Правда, при Волохове и его гвардии она из застенчивости не говорила, но смотрела так, как будто при случае могла.