Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Почему же у вас нет возможности проповедовать?— все еще не понимал Воронов.— Никого не преследуют, я и в Москве сколько раз видел странствующих монахов, и никто их не преследовал…

— Да мало ли кого вы видели, в рясу теперь кто только не рядится. Да, может, и не преследовали бы — чутье у них притупилось. Но какой толк? Пока тут эти двое рубятся, учения все равно никто не воспримет. Местным оно не нужно, им и так прекрасно в своем кругу, а эти уже переняли главные тезисы и извратили до предела. Их разубеждать бессмысленно, да нам это не очень-то и надо. А вот когда поломается весь этот вечный двигатель — тогда мы и понадобимся…

— Как же он поломается, если вечный?— совершенно по-детски спросил Воронов.

— Не бывает вечного двигателя,— назидательно сказал настоятель.— Какая пошлость, честное слово: всякий местный житель — варяг ли, хазар ли, прочее ли население,— так и мечтает найти уединенную избушку либо остров, чтобы там, значит, сидел бородач и все ему объяснил. Иной девочку изнасилует, до самоубийства доведет — и приходит исповедаться: объясни мне, отец Тихон, в чем я неправ! И автор всю жизнь мечтал о подобной же ерунде: идет, идет, бац — избушка. А в ней старец исключительной праведности, в чем душа держится: проходи, дорогой грешник, сейчас будет психоанализ. Выложу тебе все ответы на все вопросы: и почему ты убил, и где закопал, и почему это в конечном счете перед Богом оправдано. А как я могу вам что-то подобное предложить? Я не Бог, не царь, не герой, я монах, существо ограниченное. В лучшем случае могу рассказать, почему я сам живу так, а не иначе.

— Но двигатель все-таки сломается?— уточнил Громов.— Это вам отсюда видно?

— Ну, какие-то вещи я обязан понимать. Хотя тоже, знаете… Этот ихний Ленин, человек не без догадливости, говорил: представителям обреченных классов свойственно так называемое эсхатологическое мышление. Ну да, свойственно. А поскольку обреченность входит в наше понимание человека вообще и имеет, как бы сказать, перманентный характер,— потому что без этого чувства обреченности многие полезные состояния вообще недостижимы,— то нам и кажется всю жизнь, что завтра конец света. Когда пришло христианство, вечность кончилась, круг разъехался — отсюда и общая злость: как это, как это мы будем не всегда?! Но даже такая прочная конструкция, как русская, с этими ее двумя взаимообусловленными паразитами на неистощимом местном теле,— имеет свой предел, это я вам на Библии поклянусь. Причем, по некоторым признакам, скорый — мне удобнее полагать так.

— И кто победит?

— Никто не победит,— назидательно сказал отец Николай.

— Я думал — Христос,— усмехнулся Громов.

— Ну вот еще, тоже мне… Христос давно победил. Военные триумфы — это не по нашей части. Я же не говорю, что настанет царство истины. Просто кончится очередное царство лжи, это да. А что будет — никто не знает, только поэтому и интересно. Мы вам кое-что покажем ближе к ночи, когда на дежурство пойдем. Или спать хотите?

— Ничего, я не устал,— сказал Громов.

— И я не устал,— пробормотал Воронов, клюя носом.

— Ложитесь пока,— сказал отец настоятель.— Вон там у меня комната для гостей, ступайте. Я вас ближе к дежурству разбужу.

После недолгого, но освежающего сна на подушках, набитых душистыми травами, под стегаными одеялами, на темной веранде настоятельского дома, Громов и Воронов проснулись почти одновременно. Из-под двери пробивался слабый свет: видимо, отец Николай готовился к дежурству. Что за дежурство — он не объяснял.

Громов привстал на кровати. Обстановка вокруг никак не напоминала монастырскую. Он чувствовал себя, словно в гостях у однокурсника, собравшего друзей на выходные у себя в дачном доме-курятнике. На крыльце послышались шаги. Пожилой монах с фонариком — стеклянная сводчатая башенка с белой плоской свечкой внутри — стучался в двери отца Николая.

— Да!— крикнул настоятель.

— Брат Никодим к тебе, брат Николай.

— Тихо, гостей разбудишь.

— Мы не спим,— робко сказал Воронов.

— А и правильно,— ответил настоятель, выходя на веранду.— Я хотел вам дежурство показать. Это любопытно, для свежего человека в особенности.

Монахи один за другим входили на веранду и рассаживались вокруг шаткого стола. Отец Николай разливал чай с донником. Все вошедшие приветливо здоровались с гостями.

— Простите, капитан,— сказал один монах помоложе, пристально вглядываясь в лицо Громова.— Мне кажется, вы одно время жили в Воронеже и мы могли там встречаться…