Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Я в следующий раз захвачу чайник,— пообещал Волохов.

— Когда ты рассчитываешь здесь появиться?

— Завтра же и рассчитываю.

— У тебя это так свободно?

— А конечно. Я сам себе начальник, летучий диверсионный отряд. Чем реже я появляюсь, тем меньше хлопот.

— И сколько, по-твоему, продлится все это удовольствие?

— Сам не знаю. Могу допустить, что это уже навсегда. Что изменилось, в сущности? Мы же и так всю дорогу воевали. Теперь война идет почти бесконтактно. Это и не война, в общем, а как всегда — вяленькое такое противостояние.

— Ничего себе вяленькое! Такое бывало…

— Ну, бывало, а сейчас больше никак. Я боюсь, случилось самое ужасное. На эту землю не хватает уже ни ваших, ни наших сил. Мы даже друг друга уже укусить не можем.

— Ты по-прежнему веришь в этот бред про коренное население?— сказала она едко. Он никак не мог привыкнуть к ее мгновенным переходам от нежности к злости — все, что касалось ЖД, их программы и мифологии, по-прежнему строго отделялось от всего личного. При ней нельзя было ругать каганат и строго воспалось развивать гипотезу о коренном населении. Коренным населением были хазары, они явились сюда вернуть свое, и в том, что туземцам было теперь плохо, виноваты были только туземцы, слишком долго губившие землю ленью и бесхозяйственностью. Никто не смог бы объяснить ей, что плохо было как раз хазарам, а туземцы чувствуют себя ровно так же, как и всегда. Конечно, дегунинцам и их ближайшим соседям грачевцам не особенно комфортно от того, что молочная ферма закрыта за нерентабельностью, зато открыты три банка и две постоянно лающиеся газеты,— но ведь такова была хазарская колонизация во все времена, и хазарское пленение некоторым казалось даже комфортней русского, при котором всех мужчин постоянно призывали в армию и заставляли маршировать, а у женщин отбирали последние запасы в пользу командования, тогда как солдаты на глазах у сердобольных крестьянок дохли с голоду. Женька самой себе не призналась бы в главном — в том, что давно уже понял консультант главного штаба Эверштейн: после легкого, почти без сопротивления, издевательски-халявного захвата этой территории, после того самого дня, которого Ждущие Дня ждали почти сто лет, а до того еще сто, а до того еще десять раз по сто,— хазарам было решительно нечего делать с этой страной.

Только здесь, в этой стране, становилась наглядна природа хазарства, избравшего антиваряжские методы, но неотличимого от варяжства по сути. Насмерть схватились два вируса, каждый из которых был незаменим при отравлении организма и годился даже для частичной победы над ним,— но ничего не мог предложить после того, как организм сдавался на милость и предоставлял себя для экспериментов. Был, помнится, такой эротический учебник для начинающих: «Ну и что мы будем делать после того, как ты затащил меня сюда?». А ничего, передавать из рук в руки.

Варяги и сами толком не знали, какова их конечная цель; еще меньше об этой цели знали хазары. Вечно маскируя это незнание разговорами об ожидании Мессии, который придет и всех рассудит, они по сути откладывали до бесконечности ответ на главный вопрос — о цели безудержной экспансии. Никакая власть над миром не может быть самоцельна, всякое племя несло захваченным народам некую истину и рисовало себе ту послезахватную картину мира, в которой есть место и колонизуемому племени,— только варяжство и хазарство не представляли, что им делать со своей победой, ибо варяжство умело только истреблять, а хазарство — только разлагать. Варяжские колонизации приводили к массовым гибелям от муштры (но и к муштре умудрялось приспособиться проклятое население), хазарские — к растлениям и отказу от малейшей дисциплины, которой и так было не густо, но обе цивилизации в ужасе пасовали перед самим фактом будущей победы. Они категорически не знали, что делать дальше. И Женька не знала, и понимала это. Впрочем, признать это было бы еще самоубийственней, чем заявить в штабе: «Я иду на свидание с местным». И так уже охранник в штабе, штабес-гой, смотрел на нее в высшей степени подозрительно — хотя комиссар полка имеет право ходить, куда хочет, ни перед кем не отчитываясь.

— Да,— сказал Волохов,— я не просто верю в бред про коренное население, но даже принадлежу к нему, хотя у меня нет никаких доказательств. Я просто одинаково ненавижу тех и этих, и этого мне достаточно, чтобы причислять себя к третьим. Я бы и тебя к нам забрал, но ты ведь не захочешь.