Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

— И что мы тут сейчас имеем, а, Роберт? — спросил он, тыкая карандашом в образовавшийся на чертеже выступ. — Мы имеем вот этот гребаный клин.

Прежде я никогда не слышал от него бранных словечек.

— Неужели?

— Точно. Как тогда под Ипром. Помнишь?

— Мне рассказывали.

— Но что такое клин, знаешь?

— Это когда периметр линии обороны, огибая город или лесной массив, сильно выпячивается, как… как…

— …нарывающий палец. И его могут отрезать, палец этот. Ножницами откромсать к чертовой матери.

— Болезненная операция.

— Чрезвычайно болезненная.

— Вторая рота как раз на пальце?

— Подозреваю, что да, — сказал Вариан. — Там же и Егерский полк, отличные ребята. И орлы герцога Веллингтона, отборные парни. Что-то радио у нас…

— Барахлит?

— Да. Сплошные помехи, чтоб их. Сам послушай.

— Откуда немецкие войска попрут? — спросил я.

— А кто их знает. Кессельринг уже наверняка придумал ответный ход. У них было полно времени, чтобы подогнать подмогу из Франции. Брайан Пирз говорит, что за эти шесть дней они прихватили пленных из восьми разных дивизий.

— Ничего себе подарочек.

— Вот и я о том же. Эх, если бы мы поменьше валандались, они не успели бы.

Вариан сел. Я никогда еще не видел его таким растерянным.

— Кто из ротных командиров дольше всех не отдыхал?

— Дональд Сидвелл, — доложил я. — Пассмор был ранен, Пирз две недели отдыхал до нашего отплытия, Суонн пропустил несколько боев в Тунисе.

— Гмм. Не повезло бедняге Сидвеллу. И как он будет справляться дальше? Что ты по этому поводу думаешь? Вы ведь, кажется, старые друзья?

Я улыбнулся. Вспомнил, как мы застукали его верхом на лошади, он несся галопом и орал: «Вот она, милость Божья!» Вспомнил, как он рассказывал мне про Баха, сияя взглядом сквозь толстые линзы очков.

— Да нормально он будет, — успокоил я Вариана. — Знаете, какой Сидвелл умный, разносторонняя личность. Между прочим, обожает скачки, отличный наездник. Азартный жутко. Еще и пари заключит с Фруктом, то есть с Пирзом, чья рота продвинется дальше.

Вариан втянул сигарный дым, через пару секунд выпустил.

— Мне надо знать, какая там обстановка, до мельчайших деталей. Я бы и сам туда наведался, важно все знать досконально.

— Почему бы нам не попросить Джона Пассмора послать несколько ребят из его четвертой роты?

— Потому, что я решил всю четвертую роту бросить на подкрепление. Ты тоже пойдешь с ними, найдешь Сидвелла и передашь от меня, что он может убыть в двухнедельный отпуск.

— А нельзя ему передать насчет отпуска через кого-нибудь из парней Пассмора?

— Нельзя. Ты же у нас адъютант. Мой официальный представитель. Если я отправлю к Дональду посыльного, боюсь, он сам пошлет его куда подальше.

— А кто вместо Дональда будет командовать эти две недели?

— Таунсенд, его зам. Отрапортуешь потом, что там у них делается. Смотри, ничего не упусти. Задача ясна?

Задача была предельно ясна. Маршрут — кошмарный. За четыре с половиной года войны нас приучили к тому, что приказ есть приказ. Но тащиться по кочкам и оврагам, чтобы передать устное распоряжение… Издевательское подобие променада вроде тех, из мирной жизни, на станцию или в магазин, на ферму, само собой. Мало ли куда меня носило и заносило. Я брел спотыкаясь и надеялся, что ноги меня не подведут и я не заблужусь.

Я хорошо понимал, что имел в виду Ричард Вариан, когда рассказывал про то, как реальность все ставит на место: не хочешь, а все равно принимаешь все как есть… и полный вперед.

Еще шаг, и второй, и еще… будь я один, лег бы под дерево и приказал бы себе умереть, уснуть… Но со мной шли ребята. Ради них я преодолевал усталость, опустошенность. Они тоже все преодолевали, как это делали гоплиты в Древней Греции, шагая на Марафонскую битву, как это делали легионеры Цезаря. Тот же маршрут, и тоже под покровом ночи.

Под штаб роты приспособили пастушью хижину, укрепили, расширили, углубились под землю, чтобы оборудовать блиндаж. На переднем плане были уже обрыднувшие всем мешки с песком и колючая проволока, непременные атрибуты окопной войны. Еще я увидел обгоревшие повозки и поломанные деревья, воронки от снарядов, несколько дохлых коров и много живых крыс. В отличие от Армантьера, где воевал мой отец, здесь, в Анцио, грунтовые воды подходили очень близко к поверхности и траншеи можно было рыть не глубже чем на три фута. Я шлепал по чавкающей грязи и экскрементам в узенькой канаве с комичным названием «ход сообщения», пока не добрался до передового взвода. Мне сказали, чтобы я искал Дональда там. Он сидел, точнее, полулежал в лужице воды, на толстых линзах очков осели мелкие брызги грязи.