Денис Драгунский: Каменное сердце (сборник)

Мы поехали дальше, к Пушкинской, потом к Маяковке, повернули налево на Садовое, к дому, и я думал, что вот, оказывается, как все просто. Будет у меня женщина («девушка», любовница, баба и т.п.) – и все будет хорошо…

Самое смешное, что поначалу именно так и было – первые полгода, наверное. Потом счастье возмужания ушло.

Тем более что на меня стал наступать мой двойник. «Денискины рассказы» набирали популярность год от года. К концу семидесятых подросли и повзрослели те, кого назвали Денисом в честь героя книжки. А когда я был маленьким, это имя воспринималось как нарочито простонародное. «Как странно Драгунский назвал сына, – говорили папины знакомые. – То ли Денис, то ли Герасим». В школе меня пару раз назвали Кузьмой. Но вот всё изменилось.

– Девочки! Минуточку! А вы знаете, кто это? – восклицал мой университетский приятель Саша Алексеев, когда мы июньскими ночами шатались по бульварам и, завидев компанию девиц на скамейке, тут же подруливали к ним. – Это же тот самый Дениска! Из рассказов! Денис Драгунский, Денис Викторович, он может паспорт показать. Вы читали «Денискины рассказы» Виктора Драгунского?»

Когда читали – мне было обидно.

Когда не читали – тоже.

Я ощущал свою вторичность. А если первичность, то никому не нужную. Кому интересно, что про Гамлета первым написал Саксон Грамматик, а про Ромео и Джульетту – Маттео Банделло? Я не сердился на папу. Но не могу сказать, что был рад и счастлив. Понимание того, сколь уникален и прекрасен этот опыт, пришло гораздо позже. Почти что, можно сказать, в старости.

Папа вроде бы не очень огорчился, когда стало ясно, что художника из меня не выйдет. Даже наоборот, он говорил что-то вроде «ну, хватит, не старайся, не выжимай из себя!». Но картинки мои любил, и не велел мне снимать их со стен. А когда я однажды подарил одну своей знакомой девушке – он страшно на меня обиделся. Я, кстати, это предусмотрел (или мама посоветовала?) – изготовил копию и повесил на нужное место. Но, очевидно, талант меня на полном серьезе покинул, потому что копия вышла очень так себе, и папа это сразу же увидел, и возмутился: «Ты забрал мою картину?» – «Это моя картина!» – сказал я. «Но ты же ее на стену повесил, вот здесь, в моем кабинете! Разговаривать с тобой не хочу», – махнул рукой и отвернулся. Я подошел и погладил его по плечу. Он отбросил мою руку. Я вышел.

Конечно, мы через час помирились. За обедом.

Но мне долго было не по себе. Наверное, я отнял у него (проще сказать – украл, стащил, спёр) маленький кусочек своего детства – пускай позднего детства, – которое ему было все-таки очень дорого.

Он говорил: «Займись чем-то особенным. Там, где очень мало специалистов. Найди очень маленькую, узкую область, но стань отличным знатоком». Я поступил на филфак и стал осваивать греческую палеографию и текстологию, читал и сличал византийские манускрипты. Продержался я в этой специальности недолго, но все равно благодарен папе – и маме тоже – за прекрасное, широкое, глубокое и упоительно бесцельное образование. Ибо джентльмен должен знать латынь и греческий, а дальше уж как получится.

Теперь я вижу, что повторил папин путь.

Хотя у него была жизнь очень причудливая. Смотрите: он родился в Нью-Йорке в 1913 году, но уже летом 1914 вернулся (то есть его привезли полугодовалого) в Россию, в родной город Гомель. Там его родной отец погиб от рук красных, а красный комиссар Войцехович женился на его маме, на моей бабушке Рите, но потом комиссара убили белые. Бабушка поехала в Москву, работала машинисткой и секретаршей, вышла замуж за опереточного актера Михаила Рубина, родила от него сына Лёню, папиного брата; Михаил Рубин тайком от семьи удрал из СССР через Латвию и оказался в Америке. Лёня перед войной сел по хулиганке, был призван из лагеря и погиб в 1943 году; восемнадцать лет ему было. Рубин умер в Нью-Йорке в 1962 году, и почему-то мне горько видеть фото его красивого надгробия с надписью «от жены и детей» – а его первенец лежит в братской могиле у деревни Печки Людиновского района Калужской области, а его первая жена, моя бабушка, до смерти жила в темноватой комнате московской коммуналки. Где в пятидесятых жили мы все, впятером – бабушка, папа, мама, я и няня.

Отец работал токарем на заводе «Самоточка» и шорником (делал конские сбруи на ипподроме), летом подрабатывал лодочником на Москве-реке (где сейчас Метромост), выучился на артиста, был в Московском ополчении, снимался в кино, на рубеже сороковых – пятидесятых организовал театр миниатюр «Синяя Птичка», начал писать рассказы, получил успех и признание, заболел тяжелейшей гипертонией, мучился головокружениями и невыносимыми головными болями и почти перестал работать за два года до смерти.