Денис Драгунский: Каменное сердце (сборник)

Мы ссорились, ругались, он кричал на меня, я кричал в ответ – так мне кажется, еще раз повторяю, когда я чувствую вину. А иногда мне кажется, что мы просто обсуждали какие-то домашние дела. Я уже не знаю, как было на самом деле. То так, то этак.

В общем, мы попрощались. Было начало четвертого.

Потом я поехал к Андрею, чтоб вместе двинуться на дачу. Посидели у него, проболтали.

Потом мы пошли встречаться с Аликом – на площади Ногина (сейчас это Китай-Город).

Было уже около шести часов вечера. А папа уже умер к тому времени. Он умер в одну минуту, от обширного инфаркта. Мама рассказала. Он как раз был в спальне. Зашел из кухни зачем-то. Вдруг застонал, схватился за сердце, она подбежала к нему, подхватила под руку, помогла шагнуть к кровати. Он упал навзничь и замолчал, закрыл глаза. «Скорая» приехала буквально через десять минут. Врач поднял веки посмотреть зрачки. Все. Мгновенная смерть.

Это случилось часов в пять примерно.

Мама назавтра говорила, что она как раз собиралась в булочную, и как хорошо, что она не пошла, задержалась. «А то бы он умер один. Упал бы на пол. Ксюшенька (моя сестра, ей было шесть лет) испугалась бы».

То есть он умер уже тогда, когда мы с Андреем шли пешком от Столешникова переулка к площади Ногина, вниз по бульвару, к тому месту, где сейчас памятник Кириллу и Мефодию. Там как раз была стоянка такси. Таксисты не любили ездить за город, и мы специально ждали такси, которое работает до ночи: там на лобовом стекле были циферки, окончание работы. Чтобы таксист не отказался везти нас на дачу

А дома были только моя мама и шестилетняя сестра. Ну, потом, конечно, стали приезжать родственники и друзья.

Мы тем временем доехали до дачи. Отперли калитку, зашли в дом. Только вошли и сели, даже чайник не успели поставить на плиту – вдруг приходит какой-то мрачный старик. Сторож из поселковой конторы. Он говорит:

– Вашему отцу плохо, езжайте скорее в Москву, если хотите застать его живым.

А он уже умер два часа назад. Или даже три. Это меня так готовили . У нас на даче не было телефона, кто-то (не знаю, кто) позвонил в контору.

Мы сразу вскочили и побежали на дачу к Андрею. У них был телефон.

Звоню домой, к телефону подходит мамина подруга детства Роза Логинова. В папином рассказе «Он живой и светится» написано: «Мама всё не шла. Видно, встретила тетю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня». У папы в рассказах у всех-всех героев есть реальные прототипы. Вернее, так: все, даже мельком упомянутые персонажи – на самом деле реальные фигуры, но я сейчас не о том, конечно… Я о том, как я набрал номер, и тут же, через два гудка, трубку сняла мамина подруга Роза.

– Что случилось? – говорю.

Она говорит:

– Сейчас маму позову.

Мама берет трубку и говорит:

– Папа умер.

Почему тетя Роза сама не могла сказать, непонятно.

Ребята вместе со мной поехали назад в Москву. Поймали машину – черную «Волгу», наверное, какой-то начальник приехал – за нашим поселком был министерский пансионат, и машины шли через нас. Обратно порожняком, и шофер повез нас охотно и почти бесплатно. Доехали до нашего дома в Каретном ряду.

Вижу: там стоит медицинская машина у дверей, человек какой-то гуляет, опустив лысоватую голову. Я сразу понял, что это перевозка и шофер-санитар.

Пришел мой брат Лёня, папин сын от первого брака. Пришел мамин брат, мой дядя Валерий. Вниз с одиннадцатого этажа мы несли папино тело на носилках. Санитар предлагал «в лифте на стульчике спустить», но мы отказались.

Было часов восемь, начало девятого, день еще не кончился, и еще в этот день было много всякого. Если все подробно описывать, выйдет целый том. Мелким шрифтом. Обязательно напишу. В другой раз.

Я сидел и вспоминал наши с папой разговоры. Ничего серьезного или хотя бы мемуарно-интересного в голову не лезло. Ни про словотворчество Хлебникова, ни про пьянство с Юрием Олешей.

Разговор в машине. Мне лет шестнадцать. У меня ужасное настроение, уже полгода, наверное. Сказал бы – депрессия, но тогда так не говорили. Я всех измучил своим мрачным видом и тоскливыми речами

Мы ехали домой с дачи. Поднимались вверх по улице Горького от Манежной. Папа был за рулем. У нас была белая – почти белая, цвета «белая ночь» – двадцать первая «Волга». Я, наверное, опять что-то ныл. Насчет того, что жизнь тосклива, лжива и бессмысленна.

Папа притормозил. Проехал Юрия Долгорукого. Остановил машину около книжного магазина. Около «сотки», как тогда назывался магазин «Москва», потому что официально это был «книжный магазин № 100».