Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова

Пока в церовенской корчме Кыню угощал односельчан за „упокой души” моего отца, – причем с каждой выпитой рюмкой галдеж усиливался, отдельные выкрики вспарывали ночной мрак, точно молнии, долетая до кынювого дома, – я укладывал вещи отца. Потом, взяв свой чемоданчик, где лежали заветные тетради, я вышел и стал дожидаться подводы, на которой приехал со станции утром. Оцепенение, охватившее меня на кладбище, прошло, растаяло, будто пена, в голове вновь воцарилась прежняя ровная и спокойная ясность. Как все сангвиники, я выхожу из себя ненадолго. Вспышки чувств рассеиваются так же легко, как и наступают. Но зато сами чувства, особено те, что имеют „тяжелый заряд”,однажды загнездившись в сердце, покидают его с трудом или же не покидают вовсе, становятся его обитателями с постоянной пропиской…

Не успел я выйти на улицу, как глаза заслепило сияние двух мощных фар. Из темноты выскочил газик, крытый брезентом. Скрипнули тормоза, дверца распахнулась, и чей-то властный голос приказал мне лезть в машину. Шофер взял у меня из рук чемоданчик, и я полез на заднее сиденье.

– Ну чего ты будешь зря мерзнуть, тащиться на клячах! Я ведь тоже еду на станцию, – сказал Стамо, усаживаясь рядом с водителем.

Газик рванул с места. Некоторое время мы ехали молча.

– Я еду в округ, нам по пути, – нарушил тишину Стамо.. Он закурил, пламя спички на мгновенье озарило его массивное лицо, оно казалось высеченным из камня грубо, кое-как, видно, мастер не счел нужным заниматься его отделкой. – Оттуда звонили. Интересовались похоронами твоего отца, – продолжал Стамо, – а потом сказали, что вызывают. Зачем-то я им понадобился. Что ж говорю, раз во мне есть надобность, готово! Стамо Юскеселиев по зову партии пойдет хоть на край света, пусть не то что снег – камни падают с неба! Пойдет, не раздумывая! Так или нет, Димо?

– Так, товарищ уполномоченный! – с готовностью ответил шофер.

– А как иначе? Можешь раскидывать умом и так и сяк, а как подведут черту прениям, подсчитают голоса, – тут уже не до рассуждений, – подчиняешься общей воле. Говорят тебе – иди и ты идешь!

– А если не захочешь? – спросил я.

– Не захочешь? – переспросил Стамо и зло засмеялся. Слышно было шуршание шин по выпавшему накануне снегу.

– А ты сегодня мне понравился, – сказал Стамо. – Хорошо держался. Я не люблю нюнь. Просто терпеть не могу. Человек твердого характера – вот образцовый тип гражданина социалистического общества. Со слюнтяями каши не сваришь. Они ненадежны, как скользкая дорога: идешь по ней, а тебя то и знай заносит то вправо, то влево, или, чего доброго, и вовсе растянешься, не дойдя до цели! Кому они нужны, такие дороги! И еще я тебе скажу, что из всех человеческих пород мне (больше всего не по нутру интеллигент. Упаси господи иметь дело с интеллигентом! Полная бестолочь!.. Прикажешь ему, к примеру, снять с крыши амбара одну черепицу, а он ну мудрить: да нужно ли ее снимать, да есть ли смысл, а может, не стоит, да не лучше ли просто перевернуть, а если перевернуть, то на какой бок, – и так до второго пришествия! Страшное дело. Ты уж извини, я вижу, ты неплохой парень. В сущности, ты на кого учишься?

– На математика, – процедил я сквозь зубы.

– Очень хорошо. Математики – не интеллигенты. Вот люди искусства – другое дело. Так я хотел тебе сказать, – ты уж прости! – что твой отец, земля ему пухом, был интеллигент чистой пробы. Добрый человек, но – интеллигент! Умный, способный, а что толку? Скажешь ему: „Ну, я такого-то, собачьего сына, заставлю дерьмо жрать. Лодырь, только и знает бить баклуши”. А он: „Как так? По какому праву?” Видал? По какому, говорит, праву! Нет, с таким человеком каши не сваришь. Пока ты ему объяснишь, что к чему и почему я имею право схватить сволочь за глотку, сволочь эта так тебе напакостит, что только держись. Говорил я ему: „Послушай, приятель, наше время только на первый взгляд кажется спокойным, а в недрах его, понимаешь ты – в недрах! – все бурлит, как в настоящем море, и потому надо действовать быстро и круто и стрелять безотказно. А он мне толкует про демократию… Вот тебе демократия – тюкнули по голове! Да, неплохой был человек, но интеллигентность его доконала. Если бы ему, бедолаге, удалось подольше пожить, я бы много чего вышиб у него из головы – разные неправильные представления и мысли. Непременно бы перековал его. Да только… не суждено было!

Стамо самодовольно молол языком, наглый, незыблемо уверенный в своей непогрешимости. Я молча слушал его, весь кипя негодованием. Этот человек – вульгарная, топорная копия Якима Давидова! Давидовщина преследовала меня по пятам, лезла в мою жизнь, ухмылялась прямо в лицо, отнимала самое дорогое. Перед глазами пошли красные круги, в горле пересохло.