Юрий Щеглов - Святые горы

Она стремительно повернулась к Ядзе и резко возразила:

— Не задевай Зубрицкого. Он здесь ни при чем. Я не дурочка, но я не вернусь туда. Ломать двери они права не имеют. На это есть милиция.

И перед глазами Юлишки опять моментально возникли Скрипниченко и Любченков — веселые и молодые, в белых краснозвездных шлемах и нитяных перчатках, с увесистыми наганами в носатых кобурах. Они лихо щелкнули каблуками и взяли под козырек.

— Ну, вы видели что-нибудь подобное? — с несвойственной ей экспансивностью всплеснула руками Ядзя, обращаясь к пустому пространству. — Что ты-то фантазируешь? Первый на войне раз?

Ядзя продолжала путаться в словах.

— При чем здесь война — к дверям? Я приехала сюда в пятом году, пораньше, чем ты, и правила изучила. Дома как стояли, так и стоят! Что на Трехсвятительской, что на Терещенковской! И в первую революцию стояли, и во вторую, и при немцах стояли, и при гетмане тоже, и при Петлюре стояли, и при Деникине, а уж при Александре Игнатьевиче и подавно будут стоять. Какой дурак порушит такую красоту? Никто никогда нашего города не жег, кроме татар, и дверей не высаживал. Выселять — выселяли. Но чтоб двери?.. Что это тебе — какая-нибудь Керосинная? Двери-то дубовые, резные!

Вот Юлишка! Вечно тычется со своим Александром Игнатьевичем. Где он теперь? А что касается домов, то полезно было бы ей пройтись по главной улице — вся правая сторона в развалинах.

— Эх, — досадливо поморщилась Ядзя, — сообрази: немцы — это надолго.

И она хотела обругать подругу на родном языке, но сдержалась. Юлишка давным-давно его забыла и до слез огорчалась, когда к ней обращались по-польски. Огорчалась оттого, что полька, а по-польски не умеет.

Во всех случаях жизни Юлишка на родном языке повторяла одну-единственную молитву, вероятно деревенскую, едва ли добираясь до тайного значения божественных слов. Многие она вообще произносила слитно, не отделяя друг от друга, относясь к ним, как язычник к заклинанию далеких предков.

Даже с ксендзом Зубрицким на исповеди она вынуждена изъясняться по-русски или на суржике, то есть на смеси его с украинским. Ксендз — Станислав Люцианович — добрейший человек от природы: несмотря на то, что забывчивость Юлишки считал греховным наваждением, никогда не корил ее и не грозил адским пламенем. После встреч со своей скромной прихожанкой в крохотной комнате коммунальной квартиры наискосок от заколоченного костела он печально молился, выпрашивая для Юлишки прощение у всевышнего.

И на польку-то непохоже! Родная речь! Родной язык! Да разве он может изгладиться из памяти? Но — факт — Юлишка забыла, и все тут. А вот что касается дома, семьи и — что удивительнее — работы Александра Игнатьевича, Юлишка помнила отменно.

Итак, Ядзя собралась сочно обругать подругу на родном языке и уже вымолвила начальный слог, но вовремя спохватилась. Недоставало сейчас обид и взаимных упреков,

А Юлишка, неблагородно воспользовавшись ее замешательством, перешла в наступление:

— Даром я таскала к тебе продукты? Договорились же: если придут, я к тебе — и край.

— Не упрямься, Юлишка, отдай-ка мне ключи или сама поднимись, пока не поздно.

— Нет, — и Юлишка качнула головой, — не отдам и не уйду отсюда никуда.

— Хуже будет. Они наш квартал под генералов отвели. Они и тебя, и меня вышвырнут, а скоро зима.

И Ядзя заплакала, потому что не желала околевать в каком-нибудь дощатом бараке на окраине, а хотела жить по-старому в теплой швейцарской, из которой не выветрился вкусный аромат куриного супа и жаренного на смальце лука.

Юлишка вдруг пристально вгляделась в Кишинскую.

В Золотоношах пыльным летом четырнадцатого года знакомую ей бедную семью выселяли из жалкой хибары, за долги, вероятно. Впереди телеги с нищенским скарбом шествовали здоровенные стражники из уезда. Один из них колотил поварешкой о дно сковороды. А позади брели старик, женщина и полдюжины девочек — мал мала меньше. Женщина, черная, смуглая, захлебывалась:

— Нас вышвыгнули! Мы погибли! Нас вышвыгнули!

Белокурая дородная Ядзя, странно, смахивала сейчас на ту смуглую женщину.

Чем?

Возгласами?

Но за женщиной тянулся длинный хвост детей, а Ядзя одна, впрочем, как и Юлишка. Нечего им трусить.

По полу зацокали коготки. Из кладовки в коридоре нехотя выбралась Рэдда. Заспанная, она сладко потянулась на пороге и зевнула, потом не спеша преодолела пространство между дверью и Юлишкиными туфлями. Предварительно обнюхав, она легла на них бело-розовым со втянутыми сосками животом. Нежная тяжесть успокоила Юлишку.