Нора Фрейсс: Марион. Мне всегда 13

Когда была представлена последняя кампания против школьного насилия, министр образования выступила с речью. Это хорошо. Но почему Флер Пеллерин, ответственная также за цифровые технологии, не связалась с «Гуглом», «Фейсбуком», чтобы объединиться с ними?

Почему министр по делам молодежи не вступил в битву? Почему министр культуры не создал проект на эту тему и не привлек учебные учреждения? Почему министр по социальным делам не выступил с речью, учитывая то, что самоубийства находятся на первом месте в списке причин смерти молодежи младше 25 лет, причем часть этих самоубийств вызвана именно школьной травлей. Почему президент республики не занялся этим делом? Почему проблему общественного здоровья взвалил на себя только министр образования?

Когда эта вторая по счету кампания, после той, что организовал в 2012-м министр образования Люк Шатель, которого в 2013-м сменил Винсент Пейон, наш адвокат – я должна сказать «твой» – дал хлесткий комментарий для monde.fr, который каждый интерпретировал по-своему. Он заявил, что считает крайне смешным то, что «Министерство образования предлагает сегодня эту кампанию, тогда как три письма, отправленных Винсенту Пейону с просьбой устроить административный опрос, чтобы избежать подобных драм, остались без ответа».

Ты видишь, Марион, мы были так шокированы и возмущены обстоятельствами твоей смерти, что не могли радоваться поддержке, которую нам оказывали. Зато твоя смерть воспринималась нами как скандал, требующий официальных общественных реакций. Мне приходилось писать, звонить, настаивать, умолять, чтобы на мои письма соизволили ответить.

Я не могу удержаться от мыслей, что если бы ты была дочкой какой-нибудь важной шишки, или звезды телевидения, или министра, твоя смерть заставила бы пролиться куда большему количеству слез и чернил. Я смотрю с замиранием сердца, как смерть одной из учениц взволновала всех представителей нации, но не твоя смерть, Марион.

Мы подали голос за принятие закона, запрещающего школьную травлю. Думаешь, хоть один депутат связался с нами, чтобы поддержать нашу идею или, наоборот, опровергнуть? Нет. Никакой реакции. Сейчас, когда я это пишу, закон существует. Но всем плевать на это.

Мне нужно описать те чувства, которые я испытывала, сталкиваясь с непробиваемыми стенами социальных институтов. Возможно, я ожидала слишком многого от школьной администрации, ректората, министерства, правительства. Возможно.

Но их ответы всякий раз ранили меня в самое сердца как удары ножа. Нам очень не хватало человечности, которая могла бы нас усмирить, и решимости бороться с волной школьного насилия.

Первое письмо, как я уже говорила, я написала Франсуа Олланду и Винсену Пейону 19 февраля 2013-го. Мы подробно рассказали о нашем состоянии на тот момент, через неделю после твоей смерти. Мы упомянули также о твоих сестре и брате:

У нас есть еще двое детей, и мы будем их защищать и доказывать им, что вы примите меры, чтобы наказать тиранов. Вы не можете также защищать людей, которые по своему недосмотру толкнули Марион на совершение самоубийства.

В заключении содержался самый настоящий призыв о помощи:

«Ваш долг и Ваша ответственность, месье президент и месье министр, постараться спасти наших детей. Для Марион уже слишком поздно, но это еще возможно сделать для других. Действуйте!»

10 апреля 2014-го я вновь подала прошение президенту Республики, продублировав его для министра по правам женщин, министра здравоохранения и министра образования (тогда – Бенуа Хамона). Последний ответил мне три месяца спустя деловым и отстраненным тоном, после того как я буквально атаковала его кабинет звонками. Я объяснила ему, что во всех письмах в вышестоящие инстанции директор колледжа назвал меня «клеветницей». Я была буквально уничтожена и взбешена этим фактом.

Я также узнала, что ответственная по твоему колледжу – и по твоему классу – прислала письмо поддержки директору, с подписями других родителей учеников. Я восприняла это как предательство.

Но самое обидное не это. Самое обидное – это ответ на то письмо, в котором ректорат благодарил за поддержку эту представительницу родительского комитета.

Наконец, я сообщила в том письме обо всех моих поисках правды, обо всех моих выступлениях в прессе и о том, как директор назвал мою боль «телегеничной» в своем обращении к министру и ректорату. Необходимо было, чтобы высокоуполномоченные знали, что наши действия запустили корпоративный рефлекс, и знали обо всей той хуле в наш адрес, которую нам пришлось вынести.