Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

Мы пригубили вина, и я предложил:

– Давай выпьем на брудершафт, чтобы закрепить наш переход на ты.

– Есть такой печальный романс «Зачем мы перешли на ты?»

– О нём забудем…

Мы встали со своих белых табуреток (на каблуках Римма оказалась немного выше меня), скрестили руки с бокалами и молча допили вино.

Не глядя вниз, словно боясь упустить что-то очень важное в глазах и лицах друг друга, поставили бокалы на стол.

Я поцеловал Римму сначала в левую, затем в правую щёку, для чего ей пришлось немного наклониться… Кожа её была чиста, упруга и свежа, как лёгкий утренний морозец в яркий зимний день. И сквозь смуглость кожи едва заметен был румянец, вдруг проступивший на щеках. Ощущая лёгкий шёлк её волос, огрубевшими в тайге ладонями я приблизил свои обветренные и немного шершавые от этого губы к её сочным, как спелая вишня, губам.

Римма положила совсем невесомые руки мне на плечи. Мы крепко обнялись, и время вдруг остановилось, а потом, всё убыстряя темп, помчалось вспять – до самого начала, до ужаса рождения, до крика в первый миг появления на свет. Страха и непонимания того, что же будет дальше, потом, после той тишины, теплоты и покоя материнского чрева…

Поцелуй был долгий, упоительный, а объятия – настолько крепки, словно мы желали стать единым целым. И как будто это был первый и последний поцелуй в нашей жизни на этой земле.

Губы Риммы оказались ненасытными, податливыми и пахли не только вином, но почему-то ещё и цветочным мёдом.

Мы оторвались друг от друга, глубоко вздохнули, и наши губы помимо нашей воли вновь соединились. Они никак не могли до конца насладиться друг другом. Наверное, так, мучимый нестерпимой жаждой, человек припадает к чистому целительному источнику…

Вдох – и снова, почти до обморока, до головокружения, он пьёт и пьёт, делая один жадный глоток за другим, не в силах оторваться от спасительной для него влаги родника…

– Ну вот и всё! – без горечи, как о чём-то давно решённом и совершённом, сказала Римма, когда мы наконец разомкнули объятия. – Дальше дорога – только вниз. На вершине мы уже побывали…

– А давай не будем спускаться. Поживём хотя б немного на этом чудесном высокогорном плато.

– Давай, – охотно согласилась она. – Знаешь, я совсем пьяна. Голова кру́гом. И кажется, что я не то лечу, не то куда-то падаю из поднебесья. Мне лучше присесть… Что-то похожее у меня уже один раз было, в детстве, – продолжила Римма, усевшись на свой табурет. – Мы с братом как-то съели целую эмалированную чашку вишен, на которых настаивалось домашнее вино, только что разлитое по бутылкам. Бабушка вытряхнула вишни из двадцатилитровой бутыли и пошла её мыть. А мы в это время к чашке и подобрались… И так опьянели, что от вида одного только пальца могли беспричинно расхохотаться. А взрослые – до слёз смеялись над нами. Какое-то доброе всеобщее веселье получилось!.. Вот и сейчас у меня такое же состояние, как будто я съела полчашки винных вишен. Мне хорошо, но и тревожно одновременно. И смеяться почему-то не хочется. Может быть, оттого, что так хорошо, как сейчас, наверное, уж никогда не будет?..

– А у меня сейчас совсем другие ощущения, – сказал я Римме, стараясь изгнать из её тона печальные нотки. – Например, когда я пью «Пино», мне почему-то представляется пятнадцатилетняя белокурая девушка с голубыми глазами и распущенными волосами, слегка колышущимися от ветра, в лёгком светлом платье выше колен. Она бежит босиком по зелёному, яркому, росистому, ровному лугу…

– Странная, но очень образная ассоциация, – задумчиво проговорила Римма.

Я не сказал ей, что эта загорелая девушка-девочка – точная копия Томы Юдаковой, которая через год, также внезапно, как появилась, исчезла из нашего двора, из нашего города, но не из моей жизни. Точнее – из моих, приходящих всё реже и реже, воспоминаний: о ней как о первой своей влюблённости. Такой наивной, чистой, непорочной… Её отца в очередной раз – теперь уже на Сахалин, перевели служить, с очередным повышением в звании…

Незадолго до отъезда их семьи мы и носились тёплым августовским полднем по припойменному лугу у быстрой реки Китой, в которой до этого купались до посинения…

В конце августа, перед самым отъездом, Тома вызвала меня во двор и подарила маленький «золотой» ключик, сказав, что это ключ от её сердца. И пока он у меня – для всех других оно закрыто.

– Я тебе напишу, – ткнувшись мне в щёку прохладным, мокрым от слезинки носом, крикнула она, убегая…